Арестованный за убийство, командир вигилов ожидал суда в узилище дознания. Он был готов к допросу у Аттала, но тот не счел нужным участвовать в дознании и не отдавал приказа привести преступника во дворец. Он был готов и к пыткам, но и истязаний за время следствия к нему тоже не применяли. Вместо этого у него побывал адвокат, при том, что Валерий даже не думал озаботиться защитой, полагая, что это бесполезно, ведь его вина была очевидной для всех, даже для него самого. Он заранее был согласен с любым приговором. Вот почему явление в его каморки адвоката, да не абы какого, а самого известного, успешного и богатого в городе, показалось Галлу не то чудом, не то недоразумением.

Без колебаний, не заставляя себя упрашивать, ничего не придумывая, и ни в чем не оправдываясь, просто и ясно Галл поведал защитнику как всё произошло, полагая, что адвокат бросит это дело за его безнадежностью. Однако тот продолжал приходить каждый день, вытягивая из своего подзащитного все новые и новые подробности.

- Послушай, Садик, почему ты взялся защищать меня? – спросил Галл в одно из его посещений, когда их взаимоотношения стали более доверительными, даже дружескими. – Вряд ли ты получишь за это дело что-то сверх должностных, ведь заранее очевидно, что оно проигрышное, а ты, к тому же, рискуешь оказаться в списке врагов префекта…

- Это дело коллегиальной чести, - многозначительно улыбнулся адвокат, кивнув в сторону окошка, откуда доносилось дружное скандирование невесть откуда собравшей толпы: «Невиновен!», «Невиновен!» Эти люди собирались каждый день под стенами дознания и кричали о невиновности узника. Стража, дав им возможность покричать вволю, затем, без особого рвения, разгоняла их. На следующий день они собирались снова, на том же месте, и все повторялось.

- Александрийцы верят, что ты невиновен, а глас народа – это глас истины. Долг честного адвоката – спасти невиновного от неправедного суда и приговора, и помочь истине восторжествовать.

- Но я ведь виновен, - обреченно проговорил Валерий.

- Это кто сказал? Суда ещё не было, не торопи события, - Садик на прощание ободряюще похлопал подопечного по плечу.

В этот день адвокат оказался не единственным визитером узника дознания. Вскоре после ухода Садика тяжелая дверь снова открылась.

- К тебе невеста, Галл, - сообщил стражник, пропуская в каморку посетительницу.

Войдя в темницу, Лидия оглядела узилище – от дворцового карцера эта клетушка отличалась меньшими размерами, круглым окошком под потолком и наличием деревянного лежака с соломенным тюфяком, на котором сидел узник, подпирая спиной облезлую стену узилища.

- Биррена прислала меня, - сказала девушка, как бы в оправдание выставляя перед собой небольшую, накрытую полотнищем корзинку, с выглядывающей из-под него небольшой амфорой с запечатанным горлышком. – Она сейчас слишком занята - ни епископа, ни отца Афанасия нет, а дел в общине невпроворот… - приблизившись, она отдала корзину Галлу.

- Спасибо, исповедница, - поблагодарил Валерий – он знал от матери, что именно так Лидию теперь называли в общине.

В ответ на это обращение взгляд девушки потеплел, и она слегка улыбнулась, сменив отстраненный холодный и неприступный вид на более свойский, словно Валерий произнес некий пароль. Она почти полностью оправилась от болезни, трудно было теперь поверить, что ещё не так давно, когда он видел её в последний раз, на ней живого места не было от синяков и кровоподтеков. С того времени остался лишь шрам, бледно-розоватым тонким бугром пересекавший лоб.

Пока узник ел, запивая сыр и ароматные, ещё теплые лепешки разбавленным вином, Лидия примостилась на небольшом стенном выступе, невдалеке, с сочувствием взирая на него – недавно гордого, богатого и успешного, героя и любимца горожан, а нынче запертого в этой тесной грязной клетушке, словно пойманный дикий зверь.

Заметив этот взгляд, очень ему не понравившийся, Галл проговорил с усмешкой:

- Скажи, а ты точно из простых смертных?

- О чем ты? Не понимаю тебя.

- Меня ведь будут судить за убийство твоей сестры, а ты приносишь мне, своему врагу, гостинцы, стоишь тут, рядом, как ни в чем ни бывало, смотришь с жалостью…

Лидия нахмурилась и отвернулась.

- За этот год я потеряла не только сестру, но и мать, и отца, обрела и тут же потеряла многих друзей… - вздохнув, мрачно отвечала она. - И это горе всегда со мной, в моем сердце. Лишь моя вера помогла пережить мне этот ужас, да ещё добрые общинники, Биррена, отец Афанасий, и все они, очень добры ко мне и стали мне как родные... Даже ты, - добавила она, с укором взглянув на узника. - К тому же я знаю, что ты не убивал мою сестру.

- Неужели? А кто? – удивленный её неожиданной проницательностью поинтересовался Галл.

- Сабина сама себя убила, - с презрением бросила Лидия.

- Вы, верно, были не слишком дружны, - усмехнулся разочарованный Валерий, снова принимаясь за обед.

- Причем здесь это, - отмахнулась она. - Просто Пантия, заколов её твоим мечом, лишь исполнила её собственную волю.

- Подожди-ка! - Валерий поставил открытую амфору на пол, забыв про обед. - Это она сама тебе так сказала?! – чистосердечное признание в совершенном преступлении было не в повадках Пантии, насколько он её знал.

- Нет. После того, как… - она запнулась, - как я стала исповедницей, я не видела Пантию и не говорила с ней, я вообще мало с кем говорила - Биррена, да лекарь.

- Тогда откуда ты знаешь?

- Просто знаю, - отрезала Лидия.

Галл, забыв про смех и досаду, уставился на эту чудесную девушку так, словно впервые увидел: она говорила о том, чего не могла видеть и знать, но откуда-то все знала, словно сама незримо присутствовала на месте преступления.

– Я же говорю, ты из бессмертных созданий, – убежденно и серьезно проговорил он, помолчав.

- Клянусь, я так же смертна, как прочие александрийки, - смеясь, отвечала Лидия. - И если бы не лекарское искусство почтенного Ктесия, ты бы в этом убедился, равно как и все остальные.

- Не говори, - убежденно покачал головой Валерий, тут же находя все новые подтверждения для своей догадки. - Если бы ты была смертная, ты не отважилась бы в одиночку бросить вызов толпе людей, которые тебя ненавидят. Но ты совсем не боишься ни смерти, ни смертных. Ты отважна, справедлива и всеведуща, словно сама богиня.

- Ты и прав, и нет, но сейчас не будем об этом, не место и не время, - так же перестав усмехаться, серьезно отвечала она. - Вот скажи, разве ты сам боялся отправляться на войну? Ты всем девушкам отказываешь в смелости, или только меня считал размазней?

- О чем ты, это совсем другое дело…

- То же самое. Это моя война, наша. И мы её выиграли, мы победили!

- Вы это кто?

- Мы - Христовы воины. Мы – защитники христианской веры.

- Одна против толпы - это верное самоубийство. Для простого смертного, разумеется.

- Они убедились, что я, истинно верующая - одна сильнее всех их, еретиков, сколько бы их ни вышло против меня. Будут знать теперь, что Господь со мной, а не с ними… А ты будь добр, не смотри на меня так, иначе я подумаю, что ты снова спутал меня с Сабиной, - с досадой добавила она.

- Да разве возможно вас спутать? Вы так же различны между собой, как солнце и луна, - задумчиво отозвался Валерий. – Послушай, исповедница, обрати меня в свою веру! – движимый словно внезапным озарением проговорил он.

- Что? – Лидия даже подумала, что ослышалась. Как это ей удалось – вот так, вдруг, наставить грешника и язычника на путь истины. А ведь даже его родной матери доселе это было не по силам.

- Мне скоро умирать - убийство карается казнью, а доказательств моей невиновности нет. И я хочу умереть христианином… - она смотрела все с таким же недоумением, вынуждая его говорить всё без утайки, но отступать уже было некуда, - понимаешь, я всегда боялся публичной смерти, даже из-за этого ушел из колесничих – умереть на потеху толпы, развлекать своей смертью досужих зевак - что может быть позорнее! Пойми, мне очень нужна сейчас твоя вера и сила духа! Твой Бог наделяет вас всем этим, делает вас равными бессмертным, и я тоже должен стать одним из вас…

- Валерий, я не могу совершать таинства, я не могу покрестить тебя, - испуганно проговорила она.

- Ну тогда хотя бы благослови, на честную смерть, - преклонив колено, он склонил голову.

Лидия, искренне желая помочь ему, положила руку на склоненную голову нехристя, отрекающегося от тьмы:

- Я благословляю тебя… на жизнь!

- Спасибо, исповедница, - тихо произнес Валерий, почувствовав, что мучивший его в последние дни постыдный страх перед публичной казнью отступил. Это было чудо – и это она его совершила.

Движимый благодарностью и восхищением, он поцеловал её руку, как всегда делал в храме Исиды, молясь великой богине.

- Храни тебя Господь! – с чувством прошептала Лидия.

***

Вопреки заведенному в Александрии обычаю судебный процесс был перенесен из юридической коллегии во дворец. Префект, хотя и являл собой высшую судебную власть в городе, однако, как правило, ведение тяжб обходилось без его личного присутствия - Аттал не имел ни времени, ни желания вникать в мелочные судебные разборки между горожанами, обходясь лишь поверхностным ознакомлением и подписью готового решения, вынесенного судебной комиссией во главе с почтеннейшим Камиллом. И лишь наиболее значимые и громкие уголовные дела проводились под председательством самого наместника. А раз дело Валерия Галла разбиралось во дворце, то для каждого, от главного судьи до последнего писца, было ясно, что это дело, - оно и вполне предсказуемо, - было признано самим гегемоном и значительным, и громким.

Так как Валерий в ходе дознания не был с позором изгнан из армии, ни лишен звания и должности, то он обязан был прибыть на суд в полном обмундировании, но при этом без оружия, в чем состояло дополнительное унижение преступника. Проходя по дворцовой площади мимо довольно многочисленной толпы горожан, явно выражавших ему свою поддержку и дружно скандировавших о его невиновности, Галл несколько приободрился, однако оказавшись в приемной и встретившись лицом к лицу с грозным, как сам громовержец, Атталом ясно понял, что наместник возымел непреклонное намерение уничтожить изменника.

Для Галла только оставалось загадкой, что же помешало префекту, при столь ожесточенно-непреклонном расположении духа, давно отомстить ему, не дожидаясь процесса? Зная Аттала, Валерий ни на миг не сомневался, что будь на то воля префекта, то он, Галл, осмелившийся открыто оскорбить гегемона, поступившись его приказом, не только был бы сразу изгнан из командиров когорт ночной стражи и из армии, лишен всех своих наград и ввергнут в самое позорное ничтожество, но и, вероятнее всего, не дожил бы до суда. Что-то тут не сходилось и, похоже, Садик, решивший стать его защитником, во многом оказался прав, все-таки неспроста он слыл самым успешным адвокатом в городе.

Судебный магистрат зачел обвинение: Галлу вменялось в вину похищение из лупанария женщины по имени Сабина, дочери покойного городского куриала, и её последующее убийство.

- Валерий Галл, признаешь ли ты себя виновным в этих преступлениях?

Валерий считал себя виновным в нарушении воинской присяги, но этого преступления ему как раз никто не вменял. А более всего он проклинал себя за то, что отдал свой меч Сабине, однако он предпочитал умереть, нежели признаться на судилище в этом недостойном воина и командира проступке.

- Нет, - уверенно и громко отвечал Галл, обращаясь непосредственно к префекту, и, как ни был уничтожающе тяжел взгляд гегемона, постарался выдержать его, - не признаю. Я не похищал эту женщину и не убивал её.

В приемной пробежал удивленный, перемешанный с презрительными смешками, гул.

- Что ж, если преступнику не достает мужества и чести публично признаться в содеянном и признать свою, очевидную для всех, вину, то приступайте к допросу свидетелей! – приказал префект судебным магистратам.

Обвинение перешло к допросу свидетелей, и свидетели заговорили, но вместо показаний против Галла принялись все как один нести полнейший вздор и уж точно не то, чего ожидал от них наместник:

- Это все злые чары, не иначе, сиятельный Аттал! Когда привели эту женщину, её охрана осталась возле дверей. И вот сижу я у себя и вдруг слышу шум и крики - говорят, бывшая префекторша исчезла. Да как же это?! Куда она могла исчезнуть, ведь стражники во все время не двигались с места?! Да и народу в лупанар прибыло столько, что в пору было опасаться за сохранность наших, видавших виды, стен, а ведь мое заведение было построено весьма добротно ещё при моей почтенной бабке. Нет, без злых чар здесь не обошлось никак, о сиятельный Аттал!

- Я и мой товарищ во исполнение твоего приказа, сиятельный Аттал, сопроводили арестованную и остались охранять, чтобы она не сбежала. Тому есть множество свидетелей, как сказала почтенная хозяйка – мы во все время не двигались с места. Зашел вот он, - стражник указал на тщедушного старичка - одного из свидетелей, ожидавшего своего череда, чтобы дать показания, - и вскоре выбежал с воплями и руганью, словно за дверью не прекрасные девы его поджидали, а сам орк. Я зашел в комнату и обнаружил вместо девушки его, - он показал на другого свидетеля. – Это, верно сказано, колдовство и больше ничего.

- Когда я подошел к девушке, то вместо ожидаемой ласки получил пребольный удар, от которого едва не окочурился на месте. Негодяйка же связала меня и, отобрав одежду, сбежала вон, оставив меня в чем мать родила!

- Это была именно девушка? – уточнил Камилл. – Ты уверен, что тебя избила девушка? А не мужчина?

- Наверное, думаю девушка, хотя она и была под покрывалом.

- А может быть это был он? – судья указал на Галла. – По росту признаешь его?

Толстяк посмотрел внимательно на Валерия, смеряя его рост на глазок.

- Нееет, - неуверенно протянул он, - она была много меньше его ростом, да и в своем, женском платье, а не в солдатских доспехах.

- Когда я пришел, девушка ждала на кровати, я это точно видел, однако, стило мне приблизиться, она превратилась в мужчину, видом схожего с ним, - старичок указал на толстяка. - Как это вышло, без злого колдовства не обошлось. Я был так напуган, что, не помня себя, пустился бежать из этого проклятого заведения.

- Мое заведение известно и уважаемо во всем городе, а вовсе не проклятое! - с неприязнью возразила хозяйка.

- Ноги моей больше у тебя не будет, мерзкая гарпия! – возопил ей в ответ почтенный старец, как видно, до сей поры не отделавшийся от ужаса после пережитого.

- Если вы там находились все время, вы должны были видеть, как Валерий Галл прошел к арестованной!

- Его там не было, клянусь своим званием, сиятельный Аттал! – не моргнув глазом, отчеканил старший из стражников.

- Где ещё свидетели похищения? Где люди, которые действительно могут подтвердить его вину?!

- Это все, кто хоть что-то может сказать по этому делу, о сиятельный Аттал, - раболепно склонился обвинитель. – Остальные вообще ничего не видели и не знают!

- А где свидетели убийства?!

Свидетели убийства показали, что, действительно, видели Галла в тот вечер рядом с убитой, сразу позвали стражников, кои его и арестовали, и при этом оружие было при нем, но этим ли мечом была убита женщина никто из них не мог утверждать точно.

- То есть как?! Ты хочешь сказать, что этого человека с оружием в руках застают возле трупа, но ты не можешь утверждать, он ли убил?

- Но его меч был в ножнах, поэтому я и говорю, что не могу ничего утверждать, сиятельный Аттал, - простодушно и честно отвечал юноша. – Может быть, и даже скорее всего женщина была убита другим оружием, и другим человеком, но истинный преступник успел скрыться до прихода командира вигилов...

- Это не твое дело – делать выводы, ты должен лишь предоставлять суду показания, - заметил Камилл, однако вполне благожелательно. – Итак, все свидетели обвинения заслушаны, о сиятельный Аттал, - как никогда подчеркнуто благоговейно обратился достопочтенный судья к префекту. – Время выслушать защиту и свидетелей защиты и, может быть, тогда нам откроется истина в этом сверх запутанном деле.

- Слово предоставляется защите! - провозгласил судебный магистрат.

Главным защитником обвиняемого в деле Валерия Галла, неожиданно для многих, выступил никто иной, как Гай Луций Антоний Камилл. Мальчику пора было заняться карьерой и Камилл решил, что столь славное дело вполне подходит для блистательного начала служебных поприщ его сына. Садику же, к его великой досаде, чтобы остаться причастным к этому делу и получить причитающееся вознаграждение и славу, пришлось подвинуться и выступать на этом процессе всего лишь помощником главного адвоката, делая при этом всю черновую работу.

Однако не успел Гай произнести ни слова, как его перебил судебный магистрат:

- Слушание защиты переносится на следующее заседание! - объявил он по приказу председателя.

Слово председателя на заседании было решающим, никто не мог опротестовать его, а потому судебное заседание пришлось перенести на неопределенный пока срок, о котором префект обязан был объявить в течение ближайших дней.

- Почему ты не приказал схватить всех этих лжецов во главе с проходимцем Камиллом и отправить куда подальше в каменоломни?! Они будто сговорились превратить суд над преступным колесничим в посмешище! – недоумевал возмущенный Домиций поздним вечером того же дня.

- Ещё успеется, друг мой, все это подождет, - равнодушно отвечал Аттал. – Налей-ка лучше вина…

…Ошибаешься, друг Домиций, процесс этот не над изменником Галлом, с которого, с некоторых пор, императорский двор сдувает пылинки, это был процесс надо мной. Они готовы были осудить меня, однако, пришлось испортить им предвкушаемое зрелище, вовремя остановив весь этот цирк - такова была моя воля, воля императорского наместника.

Фест, на днях вернувшийся в Александрию, не явился сразу с докладом, как обычно, что само по себе уже послужило достаточно прозрачным намеком, а вместо этого прислал посыльного с приказом от императора о досрочном освобождении должности префекта. Судя по тому, что творилось на заседании - чиновники и этот старый гусь Камилл уже пронюхали как обстоят дела. Но нет, не быть вам свидетелями моего низвержения, я был префектом более двадцати лет, им я и останусь до самой смерти, – горько размышлял Аттал, глядя как наполняются кубки.

- Забудем о делах, да пребудет с нами счастливое забвение! - проговорил он, беря чашу с вином.

- Да будет так, - последовал его примеру Домиций и тут же жадно опрокинул содержимое своей.

Внезапно как будто поперхнувшись, охваченный резким и сильным удушьем советник посинел лицом и рухнул на ложе, выронив пустой кубок, который со стуком упал на гранитный пол.

Префект, так же спокойно наблюдавший за этой агонией, как до того наблюдал за наполнением кубков, подошел к нему, чтобы убедиться, что он мертв:

- Ты слишком хороший друг, чтобы расстаться с тобой даже в преисподней, - удовлетворенно кивнул Аттал. - Давид, - тут же негромко позвал он.

Появившийся распорядитель склонился в поклоне:

- Она здесь и ждет тебя, сиятельный Аттал, - доложил он без лишних предисловий.

Женская фигурка в светлом одеянии, скромно закутанная с головы до ног в покрывало, действительно уже ожидала его, обернувшись к нему при звуке шагов.

- Оказывается, смерть похожа на прекрасную видом чистую деву. Почему же люди боятся её? – вместо приветствия обратился к ней Аттал.

Девушка и впрямь выглядела пугающе бледной, с потемневшими в полумраке ночной комнаты, лихорадочно блестящими глазами. При аресте, произведенном посреди ночи и переполошившем всех общинниц, Лидии объявили, что её ведут в дознание на допрос по делу об убийстве её сестры.

«Что бы ни случилось, Господь не оставит меня» - мысленно повторяла она себе по дороге на допрос, и когда вместо дознания оказалась ночью в гостях у наместника. Слова префекта заставили её не только побледнеть ещё больше, но и похолодеть от ужаса – «он всё знает».

- Видит Бог, я не желаю твоей смерти, - помертвевшими губами еле слышно отвечала она.

- Разве? – удивился префект, устраиваясь в кресле, и не сводя глаз с гостьи. – Разве не ты хотела убить меня и призывала к этому остальных твоих единомышленников?

Лидия молча потупилась, словно онемев.

- Что же заставило тебя измениться в решении моей участи? – и так как Лидия продолжала молчать, добавил уже не так строго. - Перестань трястись от страха, я знаю, что ты смелая девушка. Отвечай же, что именно заставило тебя смилостивиться надо мной? – с легкой усмешкой переспросил он.

- Сиятельный, - заставив себя усилием воли побороть страх, тихо проговорила девушка, - я христианка. Не убий – одна из главных Божьих заповедей.

- Но ведь эта заповедь не помешала тебе обманом заманить главного казначея на ночное свидание с его убийцей? А после наблюдать за тем как были казнены люди, обвиненные в его убийстве, но никоим образом к этой смерти не причастные. Так?

В ответ на это страшное, и, к сожалению, во многом справедливое, но слишком запоздавшее обвинение Лидия, приободренная словами хозяина дворца, не смолчала, а, напротив, заговорила, уже гораздо решительнее и громче, чем прежде:

- Сиятельный, я ещё не была тогда христианкой, благодать Святого Духа ещё не снизошла на меня, истина учения Христа ещё не открылась, я блуждала во тьме, так же как все нехристи. И раз уж тебе все известно, ты должен знать, что по той же причине я когда-то желала смерти и тебе, и другим людям, из числа своих врагов. Но теперь, став христианкой, я приняла спасительные истины к сердцу, и отныне они пребывают там во веки веков. Вот почему я больше не желаю тебе смерти. Ни тебе, ни кому бы то ни было. Став христианкой, я, прежде всего, осознала и сполна расплатилась за все свои преступные действия, слова и мысли.

- Ты так часто повторяешь, что ты христианка, как будто опасаешься забыть об этом, - недовольно заметил префект. - Возможно, Лидия, то, о чем я тебе сообщу сейчас, заставит тебя вновь переменить мнение на мой счет. Да будет тебе известно, что это я убил твоих родителей, - небрежно и буднично сообщил он.

- Не может быть… Но за что?! – прошептала оторопевшая от этого неожиданного признания девушка, попятившись, словно увидев перед собой монстра.

- На то были свои причины, - сухо отрезал Аттал, - дело не в том, за что они были убиты, а в том, что по моей вине и более того, по моему личному распоряжению. И ещё, ты должна знать, что также я собирался избавиться и от тебя, и, если вкратце, ты жива только потому что Макарий мертв, так и знай.

- Скольких же людей ты убил за всю свою жизнь?… - задумчиво проговорила Лидия, глядя на него не то с ненавистью, не то с усмешкой – неверное пламя светильника не позволяло четко видеть выражение её лица.

Аттал лишь расхохотался в ответ.

- Твой Христос меня к себе уж точно не ждет, - смеясь, подтвердил он её догадку.

- Если уверуешь и раскаешься, то спасешь свою душу от вечных мук! – в отчаянии воскликнула она, и он вдруг отчетливо прочел в её взгляде вовсе не ненависть, а жалость.

- Не дерзи мне, ты забываешь с кем говоришь! – внезапно взъярился префект. - Знай свое место или отправишься вслед за родителями!

- Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить!

- Прекрасно, - спокойно отвечал Аттал, умело справившись с приступом ярости. – Итак, теперь ты знаешь, что я на самом деле злейший твой враг, а кровь твоих родичей взывает к отмщению.

- Но… - попыталась возразить Лидия, однако префект нетерпеливо перебил её:

- Вот взгляни сюда, - он указал на скрывавшийся в тени небольшой столик неподалеку от неё. Посмотрев в указанном направлении, Лидия заметила сверкавший отточенным клинком меч. – Теперь ты можешь исполнить свое прежнее намерение. Ты ведь хотела убить меня – так сделай это сейчас. Клянусь Юпитером я даже не шелохнусь, чтобы помешать тебе. После ты беспрепятственно покинешь дворец, и никто не узнает, что это сделала ты, а твои родичи будут отомщены.

- Что ты такое говоришь, сиятельный?! Я не наемник, я не умею убивать людей. Но даже если бы и умела, я ведь уже сказала тебе, что, как христианка, исповедаю теперь заповедь не убий.

- Предпочитаешь убивать чужими руками? Понимаю, - холодно усмехнулся Аттал. – Тогда давай позовем сюда твоего бывшего раба, а ныне вигила, того самого, чьими руками ты прикончила Ганнона, он справится.

- Мой Бог – Бог любви и всепрощения! – сквозь слезы причитала Лидия, делая вид, что не слышит разоблачительных намеков по поводу Джахи. – Он велит прощать врагов!

- Это правда? И ты теперь всегда следуешь этому принципу? Перестань плакать, что ты так разволновалась? – с досадой добавил он. - Было бы из-за чего. Я считал тебя более хладнокровной. Хорошо, хорошо, раз ты такая истинная добрая христианка, то сейчас проверим, как ты умеешь прощать врагов. Возьми и прочти вот это, - он подал ей грамоту с печатями.

Стирая с лица слезы, застилавшие ей глаза, она послушно взяла документ и развернула его. Это было завещание, в котором говорилось о том, что Клавдий Аттал удочеряет её, Лидию, дочь покойного куриала Агапия Сабина, и назначает её единственной наследницей всего своего имущества.

Лидии, и без того еле стоящей на ногах, показалось, что она вот-вот потеряет сознание – сердце бешено заколотилось, ей стало трудно дышать, а строчки поплыли перед глазами – безжалостный убийца её родителей удочерял её. Она еле сдержалась чтобы не разорвать документ и не швырнуть в лицо извергу.

- Что же ты молчишь?

- Не знаю, что и сказать тебе, сиятельный. Может, ты ждешь от меня благодарности? Но после твоих жестоких злодеяний я не в силах ни принять твоей щедрости и доброты, ни испытывать к тебе благодарность. И тем более назваться… твоей дочерью, - последнее слово явно далось ей с трудом.

- Тогда о каком прощении врагов ты говоришь? – оживился Аттал. - Ты не умеешь прощать, и все твои разглагольствования пустой звук. За этими глупыми сказками про любовь и всепрощение ты просто прячешь свое малодушие и трусость, и больше ничего, впрочем, как и все остальные твои единоверцы. Вот поэтому я больше не хочу слышать от тебя ни слова о вашем распятом Боге.

- Да, ты прав, сиятельный, я глупа, труслива и малодушна, - охотно согласилась Лидия, переведя дух и бросив документ на столик поверх меча, мечтая только поскорее уже сбежать.

- И к тому же растеряха, - кивнул Аттал, - на самом деле я позвал тебя, Лидия, чтобы вернуть тебе твою утрату. Знала бы сестра императора как ты неблагодарна и как обычно поступаешь с подарками, не стала бы одаривать тебя столь редкой и драгоценной вещью.

И Лидия тут же заметила в его руках свою бесценную пропажу, о которой так сокрушалась. Изумрудные четки Констанции, переброшенные через полкомнаты тут же оказались в её руках, к радости девушки.

- Спасибо, сиятельный! - она, улыбнувшись сквозь ещё не высохшие слезы, чуть склонила благодарно голову в знак признательности. - Было непростительно с моей стороны потерять священный подарок.

- Вот и прекрасно, будь добра, подай мне чашу с вином, - попросил гостью префект, указав на серебряный кубок, на подставке неподалеку от себя. – Благодарю тебя, Лидия, - проговорил он с какой-то странной значительностью, немного помедлив, прежде, чем принять чашу из её рук, сопровождая эти слова долгим внимательным взглядом, который показался ей вечностью. Когда же чаша оказалась в его руках, быстро выпил все до дна.

Внезапно, словно поперхнувшись, он стал задыхаться и с ужасающим хрипом повалился на пол.

- Сюда! На помощь! – что было сил испуганно закричала девушка и, почувствовав, что пол уходит из-под ног, сама свалилась, потеряв сознание.

- Эй, девушка, - она открыла глаза и увидела префекторского слугу, который привел её в чувство и помог подняться.

Надеясь, что внезапная смерть хозяина дворца ей померещилась она взглянула на кресло наместника и с ужасом увидела его бездыханный труп с посиневшим от удушья лицом и сжавшимися в судороге крючьями пальцев.

- Зачем?! Это не я! – всхлипнула она, путаясь в мыслях.

- Да, я все знаю, не бойся. Тебе пора уходить отсюда, - нетерпеливо ответил слуга. – Возьми свои вещи, - он услужливо подал ей выроненные при падении четки и грамоту с завещанием.

- Это мне не нужно, - сказала она, решительно отталкивая документ.

- Завещание будет обнародовано на днях, желаешь ты того, или нет, достопочтенная, а теперь следуй за мной, - негромко проговорил Давид и без дальнейших объяснений быстро зашагал прочь, уводя за собой девушку.

- Послушай меня внимательно, девушка, если хочешь жить долго и счастливо никому и никогда не рассказывай о том, что здесь видела и слышала. Ты была на допросе об убитой сестре, после нескольких вопросов, тебя отпустили. Всё. - предупредил он напоследок, выпроводив её из дворца тайным ходом.

Лидия понимающе кивнула...

Смерть префекта не стала для Александрии неожиданностью – уже с полгода по всему городу распространились слухи о болезни, медленно, но верно убивающей наместника, поэтому его кончина была воспринята горожанами как естественный и ожидаемый исход дела. Глава городского совета объявил приличный по такому случаю двухдневный траур. На несколько дней жизнь в городе как бы замерла – не проводились собрания и зрелища, не собирали толпу на площади поэты и философы, отменились шумные семейные торжества. И в этой, словно предгрозовой, тишине явно ощущалось всеобщее ожидание той радостной вести, которая как удар молнии и грома должна была потрясти город и одновременно принести обновление. Все эти дни люди с вовсе не траурным оживлением обсуждали меж собой только одно: кого же император назначил новым префектом. В том, что это назначение уже состоялось никто не сомневался.

А как только дань общественному горю была отдана, и обычная повседневная жизнь города возобновилась, почтеннейший Камилл поспешил назначить новый день для судебного заседания. На этот раз процесс решено было провести на городской площади, с учетом того количества сочувствующих среди горожан всех сословий, что так явно проявляли живейший интерес к делу об убийстве юной префекторши и обвиняемого в этом убийстве знаменитого колесничего. Таковое мудрое решение было одобрено все судебной коллегией.

На возвышении разместились судьи и остальные судебные магистраты. А вокруг помоста вся площадь до краев заполнилась народом. При появлении обвиняемого в сопровождении стражников, толпа пришла в движение, повсюду послышались крики: «Невиновен!». Когда же площадь, наконец, утихла, судебное заседание возобновилось.

- Слово предоставляется защите, - объявил судебный магистрат.

Гай Камилл, представший на суде в качестве адвоката, выглядел достаточно уверенно для новичка, с безупречно прямой спиной и высоко поднятой головой он оглядел радостно приветствующую его публику и, поклонившись сперва судьям и после народу, затем, многажды отработанным дома жестом, призвал толпу к тишине.

- Достопочтенные судьи, магистраты и граждане! Думал ли я, ничем ещё не прославленный юноша, что буду выступать здесь с защитной речью о достойнейшем из александрийцев, герое, гордости нашего города, непревзойденном и прославленном колесничем, отважном ветеране войны и доблестном командире вигилов – Валерии Галле? О Александрия! – взволнованно простер юноша руки в пространство. - Любимая дочь богов и благословенная матерь людей! Цветущая, вечно юная, прекрасная и справедливая! Как могло случиться, что ты стала свидетельницей убийства красивейшей из твоих дочерей и обвинения в этом жестоком злодеянии лучшего из твоих сынов? Кто посмел запятнать твои блистающие одежды невинной кровью? Родной любимый сердцу отеческий дом! Кто посмел творить бесчинства под твоим гостеприимным кровом?

Все мы, твои горожане, собрались сегодня здесь, чтобы отыскать истину и восстановить справедливость. Да будет найден и наказан убийца, да будет оправдан невиновный, ибо, как сказал Аристотель: «Истина и справедливость сильнее, чем их противоположности»!

После прокатившихся по площади одобрительных возгласов, адвокат, вновь призвав к тишине, заговорил снова:

- Итак, в пятый день месяца супруга префекта была найдена заколотой около дальнего источника. Чтобы дознаться до правды о том, кто и зачем совершил это злодеяние, необходимо сначала выяснить, что привело жертву на место заклания? Все дело в том, что Сабина, молодая и красивая жена ныне почившего префекта Клавдия Аттала вдруг оказалась для него негодной супругой, и была им изгнана не только из дворца, но и из достопочтенных матрон и препровождена им в публичный дом. Что уже явилось нарушением закона и преступлением, ведь по закону Августа и Папия муж не может развестись с женой и объявить её бесчестной без оглашения при семи свидетелях и без подтверждения её бесчестности со стороны минимум двух свидетелей. Стало быть, Сабина изначально подверглась беззаконию со стороны мужа.

Чтобы избежать исполнения несправедливого приговора, жертва бежала из лупанария. Но что делать дальше, куда идти несчастной женщине, лишенной по воле богов родительского крова и по воле беззаконного мужа – супружеского ложа и чести?

В таком бедственном положении, на краю города у источника и застал одинокую, брошенную всеми женщину её убийца. Кем он был подослан? Думаю, нетрудно догадаться! – Тем злодеем, кто, узнав, что она избежала позора, захотел отнять у неё не только честь, но и жизнь. Услыхав крики о помощи, оказавшийся поблизости Валерий Галл поспешил к источнику, но, увы, опоздал. И в отчаянии от того, что не смог предотвратить это дерзкое и жестокое злодеяние, казня за случившееся самого себя – того, кто в ответе за безопасность жителей города, он отдал свой меч и позволил себя арестовать. Это было сделано под влиянием аффекта, повторюсь и настаиваю на том.

А теперь, достопочтенные судьи, и вы, александрийцы, жаждущие справедливости, можете убедиться из первых уст, что все было именно так, как я уже вам изложил. Достопочтенные судьи, прошу заслушать свидетельницу защиты! - обратился он к суду.

К удивлению Валерия, уже не чаявшего когда-нибудь свидеться с виновницей постигших его бед, на помосте появилась Пантия – испуганная, бледная и неопрятная, она выглядела так, словно тоже коротала немалое время в заточении.

- Кто ты, девушка, и что можешь рассказать суду по делу об убийстве Сабины, дочери Агапия Сабина и жены Клавдия Аттала?

- Я ближайшая подруга и служанка Сабины, - заговорила Пантия и, вздохнув, выговорила в наступившей тишине: – Это я убила её.

И так как толпа угрожающе загудела, девушка испуганно смолкла.

- Кто приказал тебе убить её, говори! – строго приказал свидетельнице сопровождавший её на заседание Садик.

Услыхав его, Пантия в мгновенье ока пришла в себя:

- Это все префект! Он призвал меня к себе и велел идти к дальнему источнику, взять меч, что найду там, и ждать госпожу. А когда она придет – заколоть её. Он угрожал убить меня и всю мою родню, если я этого не сделаю, - Пантия искренне расплакалась от жалости к себе.

- И ты все исполнила, что он тебе велел? – продолжал допрос Садик.

- Да, - всхлипнула девушка.

- Узнаешь ли ты этот меч? – Гай взял у помощника меч и, высоко подняв, продемонстрировал судьям и народу, а затем вернулся к девушке.

Пантия узнала бы это оружие из сотен других.

- Нет, - соврала она, - этот простой, а у того рукоятка была украшена золотом и рубинами.

- Стало быть, ты подтверждаешь, что этот меч не является оружием убийства жены префекта? – переспросил Гай.

Девушка кивнула.

- Достопочтенные судьи и вы, граждане! Итак, свидетельница подтвердила, что меч Валерия Галла не является оружием убийства! – торжествующе заключил адвокат, ко всеобщему одобрению.

- Узнаешь ли ты этот меч? – Гай взял другой меч, чья рукоятки и ножны, действительно были богато украшены золотом и драгоценными каменьями.

- Да, этим мечом мне пришлось заколоть мою госпожу, - плача, подтвердила Пантия.

Гай передал оружие убийства судьям.

- Что ж, защита сказала свое слово, - объявил судебный магистрат, - Судьи готовы вынести свой вердикт.

Главный судья подал знак требования тишины, приготовившись говорить. Площадь замерла.

- Итак, поскольку найден настоящий убийца, то судебная комиссия выносит вердикт о невиновности Валерия Галла в убийстве Сабины, дочери Агапия Сабина и супруги Клавдия Аттала.

Вердикт пришелся всем по душе. Галл тотчас был освобожден из-под стражи и получил обратно свой меч.

- Валерий, я люблю тебя! – крикнула, уводимая стражниками с помоста, арестованная Пантия, но её крик утонул во всеобщих возгласах приветствия: «Слава Валерию!» и «Слава Гаю!» - которые перемежались друг с другом и сливались в один.

В это время на площади показались носилки главы городского совета. Неторопливо проследовав меж расступающейся толпы, они остановились возле помоста и выбравшийся из них магистрат важно взошел на возвышение. Горожане, забыв обо всем, с любопытством уставились на него – конечно же, не сам Стагир вызвал интерес толпы – Аммоний выглядел все так же как обычно и ничего интересного в его персоне не было – всепоглощающий интерес горожан вызывала та новость, с которой он явился на площадь. Ни один человек в толпе не сомневался, что глава городского совета прибыл, чтобы огласить имя нового префекта. И это было действительно так.

- Александрийцы, выслушайте указ императора единой Римской империи Флавия Валерия Константина! - обратился он к присутствующим, держа в руках документ с императорской печатью. - Да будет вам известно, что с этого дня указом императора префектом нашего города назначен Валерий Галл! – одновременно магистрат повернулся в сторону поименованного, указав на него рукой. И тут же, вместе со всеми горожанами и чиновниками, принялся громко аплодировать, выражая свои поздравления и одобрение.

Смущенный такой внезапной переменой судьбы, и одновременно, преисполненный счастьем и гордостью, Валерий, как полагалось в подобных случаях уставом, отчеканил по-военному громко и четко, вскинув руку:

- Служу империи!

***

Отметив свое префекторство пышными торжествами – обильным пиром для всего города и богатыми зрелищами на ипподроме и в театре, благо городская казна позволяла многое, очень многое, - Валерий с энтузиазмом приступил к исполнению обязанностей наместника. Прежде всего, был созван большой совет. Выслушав ответственных чиновников, и убедившись, что состояние всех дел, начиная от водоснабжения и заканчивая «священной щедростью» т.е. сбором налогов, пребывает в самом что ни на есть надлежащем порядке, Валерий добрым словом помянул своего предшественника, ибо, как оказалось, несмотря на череду злых напастей, обрушившихся на город и его жителей, система управления, созданная Атталом работала все так же четко и без перебоев.

Следующим днем Галл созвал малый, или тайный, совет, пригласив на это совещание лишь главного советника и агента тайной императорской службы в Александрии, с которым некогда насколько страстно, настолько же и тщетно искал встречи, будучи командиром вигилов.

- Император ждет от нас не слов, но дел, - говорил Валерий внимавшим ему Камиллу-младшему и Феликсу Фесту. - Мы должны всеми силами помогать Константину продвигать и усиливать христианские общины. Это наш долг. Пусть язычники спокойно занимаются своими делами, но с каждым днем они все больше должны осознавать неизбежность принятия ими истинной веры. Мы будем один за другим закрывать языческие храмы в нашем городе, превращая их в христианские, и распускать жречество, постепенно превращая это сословие в наиболее бедное, уязвимое и маргинальное. Любые попытки бунтов необходимо отслеживать и давить в зародыше. В то же время мы будем снабжать христианские общины и их священство все новыми правами и привилегиями. Все наиболее значимые должности в городе должны быть заняты христианами… Да, кстати, - заметил он по ходу дела, - у нас до сих пор пустует место командира вигилов. Друзья мои, жду ваших предложений по поводу кандидатуры, до ближайших ид вакансия должна быть занята.

- Сиятельный, смею предложить тебе вполне достойную, на мой взгляд, кандидатуру, если, конечно, ни у тебя, ни у светлейшего Камилла не будет возражений, - отвечал Фест, одновременно подав знак Давиду, чтобы тот пригласил ожидавшего все это время в приемной человека.

Вновь вошедший, судя по возрасту - ровесник префекта и главного советника, судя по манерам – достаточно скромный и судя по лицу весьма смышленый, - приблизился к присутствующим и почтительно склонился пред троном гегемона.

- Один из лучших наших агентов. Рекомендую как умного коллегу и доблестного воина, не раз подтвердившего свою преданность императору. Бата славится в нашем ведомстве своей удачливостью и смекалкой.

- Ты христианин? – обратился Галл к вновь прибывшему.

- Да, о сиятельный, - отвечал Бата.

- У светлейшего нет возражений?

- Сиятельный, только лучшие рекомендации. Мы давно знакомы, вместе посещали уроки отца Афанасия в христианском училище, знаю его как хорошего товарища и истинного христианина, - заверил Гай, обменявшись с Батой дружеским рукопожатием.

- Что ж так тому и быть. Вечером получишь в управе приказ о твоем назначении. А сейчас можешь остаться на совете.

Проговорив ещё несколько часов обо всех наиболее важных, по мнению Валерия, вещах, префект позволил подчиненным покинуть совещательных зал.

- Сиятельный, к тебе женщины из христианской общины, - сообщил Давид, когда совет разошелся.

Валерий вышел в приемную, где его ожидали несколько нарядно одетых христианок, во главе с матушкой Бирреной. Но из всех он увидел только одну - прекраснейшую и чистейшую из всех ясноокую дивную деву, в светло-розовом, цвета зари, струящимся шелком платье и в цвета высокого чистого александрийского неба тончайшем покрывале поверх блестящих, словно перламутр, локонов. Видя только её, он подошел к ней и взял за руку, и она не отняла её. Удивительно - он только теперь заметил, что её глаза одного цвета с морем Александрии, и так же переменчивы и манящи.

- Мы пришли поблагодарить тебя за твое милосердие к Пантии, за помилование, которое ты даровал ей. Вся община рада что приобрела ещё одну сестру во Христе, а Господь радуется спасенной душе.

Она что-то говорила своим певучим, словно нежнейшая из флейт, голосом, но вдруг, как будто смущенная его пристальным взглядом, склонила взор долу, лишив его возможности смотреть в её глаза.

- Лидия, - позвал он, чтобы вернуть её взор себе. Она вновь посмотрела на него и улыбнулась. И, опасаясь, что она вновь отвернется, лишит его этой нежной улыбки, что наполняла его сладчайшей благостью, или вовсе уйдет, он поспешил вымолвить: - Оставайся со мной!

- Конечно останется, - со слезами радости на глазах ласково обняла их обоих счастливая Биррена, тем временем как остальные женщины, кто тоже со слезами, кто с улыбкой, радостно галдя, окружили жениха и невесту. – Благословляю вас, дети дорогие мои, будьте счастливы!