Жизнь в стенах монастыря, при всём однообразии её будней, всё же не была столь пугающе унылой и безотрадной, какой она всегда представлялась Альберге - к её удивлению, благочестивые сёстры вовсе не проводили всё свое время запертыми в одиноких кельях, в непрестанных покаянных слезах и молитвах. Мир монастыря был полон труда, как физического, так и духовного...
и именно здесь, в аббатстве святой Агнесс, бывшая графиня Дижонская впервые в жизни узнала каково это - работать день деньской, не разгибая спины, и что значит жить заботами о ближних, при этом совсем не заботясь о себе. Эта наполненная смыслом деятельная жизнь целиком захватила её, позволяя молодой женщине, словно в награду за самоотдачу, отрешиться от печальных мыслей, хотя бы на время забывая о всех пережитых ею несчастьях и потерях.
Едва встав на ноги после болезни, Альберга стала помогать сестре-лекарше, заменяя вечно где-то пропадавшую Дидимию. Впрочем, достойно заменять бывшую помощницу лекаря ей удалось не сразу, сначала ей очень многому пришлось учиться и ко многому привыкнуть. Альберга не однажды видела как люди умирают, но никогда не видела как они появляются на свет, и поначалу вид родов вызывал в ней такой сильный душевный трепет, что у неё от волнения начинали дрожать руки. Однако она быстро сумела обуздать свои страхи, очень скоро пообвыкла и волнение прошло. Гораздо труднее оказалось в короткий срок овладеть ремеслом повитухи и научиться делать всё как надо. Выдержка Юстины вызывала искреннее восхищение - она не проявляла по отношению к тому или иному очередному промаху своей неопытной помощницы никакого гнева или раздражения, а только терпеливо указывала что именно надо переделать и кратко объясняла в чем ошибка. Альберга знала, что на месте сестры давно прибила бы такую неумёху, или уж точно бы прогнала вон с глаз.
Она очень уставала. Когда монастырский колокол звонил отбой, молодая женщина не чувствовала ни рук, ни ног и засыпала мертвым сном едва её голова касалась подушки. Усталость помогала ей справиться с теми душевными ранами, которые ей нанесла прошлая жизнь, и которые не мог бы вылечить ни один лекарь - душа как будто беспрестанно плакала, но у Альберги не оставалось ни времени ни сил, чтобы пожалеть себя, перебирая в уме все свои горестные потери. Она свыклась с непреходящей тоской, как с чем-то, что стало отныне её частью, запрещая себе хотя бы на мгновение задумываться об этом.
Теперь у неё была другая жизнь и даже другое имя. Аббатиса нарекла её Софией — в честь той святой, в день поминовения которой молодая женщина чудом избежала смерти. Как бы ни было ей тяжело здесь, но там, за стенами монастыря, для неё не было жизни. Она убедилась в этом после одного происшествия, случившегося вскоре после её выздоровления.
Как-то под вечер раздался громкий стук в ворота, всполошивший весь монастырь — удары были такой силы, что, казалось, крепкие дубовые ворота вот-вот рухнут. Перепуганные сестры сбежались на монастырский двор, но появившаяся в сопровождении Юстины аббатиса велела инокиням немедленно разойтись по кельям. Охваченная плохими предчувствиями, Альберга сделала вид, что тоже уходит вместе со всеми, сама же осталась на дворе, притаившись за одной из колонн галереи жилого корпуса.
Матушка Цезария приблизилась к воротам. Удары прекратились - привратники сообщили нежданным и шумным гостям о том, что настоятельница уже здесь и сейчас будет говорить с ними. Поднявшись по маленькой лесенке, аббатиса выглянула в небольшое круглое оконце, расположенное в стене рядом с воротами. По другую сторону стен она увидела небольшой отряд рыцарей.
- К чему этот шум, сеньоры бароны, зачем вы тревожите святую обитель? - обратилась она к ним.
- Просим прощения, матушка-настоятельница, - отвечал командир отряда, - в округе появилась опасная преступница. Мы уже несколько седмиц к ряду тщетно разыскиваем её. Эта ведьма очень хитра и где-то притаилась, боясь справедливого возмездия за свои злодеяния. Мы думаем, что она скрывается в одном из монастырей, может статься, что именно здесь, и в таком случае вашу обитель ждут неисчислимые беды. Матушка, не обращалась ли к вам не так давно за помощью и кровом какая-нибудь незнакомка? Это может быть она. Её внешность обманчива, с виду это красивая молодая женщина, светловолосая, в богатой одежде. На безымянном пальце у неё обручальное кольцо, она украла его, чтобы все принимали её за знатную замужнюю даму. Её настоящее имя Альберга, хотя она могла назваться и другим именем...
Слушая этот жестокий приговор, Альберга в бессилии опустилась на землю, закрыв лицо руками. Бежать было некуда, защищаться было нечем. Она не двинется с места, пусть найдут её и убьют, так будет даже лучше, ангел смерти давно кружит над ней, но почему-то всё медлил до этого дня.
Кто-то грубо схватил её за предплечье:
- Значит, Альберга?! - с сердитым укором проговорила Юстина, покачав головой. - Ну-ка поднимайся! - не дожидаясь ответа, сестра-лекарша, всё также с силой сжимая предплечье подруги, стремительно увлекла её прочь с монастырского двора.
Женщины исчезли в темной арке жилого корпуса обители, пробежали по галереи, достигли внутреннего двора монастыря, пересекли его и оказались, наконец, в храме. Там Юстина подвела Альбергу к алтарю и, приоткрыв алтарную занавеску, втолкнула подругу в это укрытие.
- Сиди как мышь, - приказала лекарша своей помощнице, затем задула все свечи и спешно покинула храм.
Альберга, казалось, целую вечность просидела в тесной темноте, обхватив руками колени и склонив на них голову, прислушиваясь к тому, что происходило в монастыре. Сначала ничего не было слышно. Вдруг её сердце учащенно забилось — на дворе послышался шум, голоса, которые быстро приближались, вот они уже в храме — громыхание сапог, это солдаты. «Если они меня не найдут, то клянусь, Пресвятая Дева, я проведу здесь, в этом монастыре, всю оставшуюся жизнь, даже не помышляя об ином» - мысленно дала она обет.
Вскоре всё стихло, храм вновь опустел, теперь Альберга слышала лишь стук своего сердца, которое всё никак не могло успокоиться и продолжало бешено колотиться.
Прошло совсем немного времени, когда она опять услышала чьи-то шаги — на этот раз лёгкие и быстрые, и не успела она подумать кто бы это мог быть, как этот кто-то отдернул алтарную занавеску. Альберга вновь увидела Юстину, которая холодно кивнула ей, приказывая выбираться из укрытия.
Альберга с неохотой покинула свое уютное гнездышко и оказалась лицом к лицу с Юстиной и аббатисой - по их виду было ясно, что ей предстоит нешуточная взбучка, и в это мгновение бывшая графиня даже пожалела, что её не нашли искавшие её убийцы.
- Значит ты ничего не помнишь?! - сердито поинтересовалась Юстина. Кто бы мог подумать, что сестра-лекарь - обычно само спокойствие и умиротворение, оказывается, тоже умеет злиться.
- Но это правда, - быстро и уверенно отвечала Альберга, и тут же схлопотала горячую оплеуху — Юстина действительно редко гневалась, но берегись тот, кто сумел её разгневать.
- Она и Бога не боится! Я же видела, как ты испугалась, когда солдаты назвали твое настоящее имя! Ты прекрасно всё помнишь! Как ты могла обманывать нас всё это время! Какие ещё неприятности ты готовишь тем, кто спас тебе жизнь, кто дал тебе приют, кто заботился о тебе?! - по её голосу Альберга поняла, что лекарша готова угостить её ещё с дюжиной таких же крепких, обжигающих щеки затрещин.
- Ты должна всё рассказать нам о себе, Софи, всю правду. Мы не можем раз за разом подвергать нашу обитель опасности из-за тебя, и это при том, что мы даже не знаем кто ты и почему тебя ищут солдаты короля, - сказала аббатиса. В отличие от Юстины она говорила с молодой женщиной достаточно спокойно, хотя видно было, что этот визит королевских рыцарей с обыском весьма встревожил её.
- Вот уж не думала я, что ты настолько глупа, что не умеешь отличать друзей от врагов! - продолжала отчитывать свою помощницу Юстина.
- Нельзя жить, никому не веря, - говорила матушка Цезария, - даже если кто-то обманул тебя и причинил тебе зло, грех думать, что все люди на свете отныне твои враги.
- Я и не думаю так, матушка, - виновато проговорила Альберга.
- Неужели, Софи?! Скажи-ка, а чего же тогда ты так долго морочила нам голову?! - резко отозвалась Юстина, пытаясь по выражению лица и голосу Альберги определить, насколько искренне раскаяние её помощницы.
Альберга молчала, опустив глаза, быстрыми движениями стирая со щек слёзы. Она хотела бы сказать Юстине, что невольно соврала только потому, что сама хотела забыть своё прошлое, вернее, она и не соврала вовсе, а говорила правду — ведь для неё самой действительно больше не существовало ни Альберги, ни всего, что было связано с этим именем.
- Слёзы тебе не помогут, - строго заметила сестра-лекарша, но уже куда более миролюбиво, поверив этим слезам. - Только истинная правда и искреннее раскаяние.
- Сестра Юстина, мы сейчас останемся с Софи наедине и я уверена, что её исповедь на этот раз будет вполне чистосердечной и искренней, - уверенно произнесла настоятельница.
Тем временем привратники накрепко заперли ворота и расположились в каморке у ворот, чтобы отужинать.
- А ведьма-то, что они искали, здесь, - усмехнулся один из них.
- Ну иди, догоняй этих выродков, коли охота подзаработать, - мрачно отозвался другой.
- Да была бы нужда...
- Вот и верно, враги наших врагов наши друзья, даже если это девчонка.
- Даже если это ведьма, - усмехнулся первый.
- Да поможет Господь нашему Людовику вернуть себе корону, - проговорил третий, отхлебывая пиво из глиняной чашки.
Так монастырь стал для Альберги надежным убежищем от врагов, и вторым родным домом. Обитель приняла её, Альберга почувствовала это однажды во время утренней службы. Ни в домашней буржской часовне, ни в прекрасной ахенской капелле — никогда в жизни она не чувствовала ничего подобного — словно сонм ангелов закружил её в своём волшебном танце, и от счастья замерло сердце. «Святая Агнесс приняла тебя», - объяснила сестра Юстина, когда Альберга как смогла подобрала слова, чтобы поведать ей об этом. Хотя вне храма тоска вновь возвращалась к ней, чтобы терзать её душу, Альберга знала, что она справится, что высшие силы помогут ей забыть её прошлую жизнь. Через год она станет послушницей, и пути к прошлому больше нет.
Длинные летние дни пролетали незаметно, похожие один на другой: каждый из них начинался с утренней службы в храме — поначалу Альберга даже не слышала колокола, бившего подъем на заре. Тяжелые, полные отчаяния сны не отпускали её, пока Юстина сама не расталкивала свою помощницу, не привычную к таким ранним подъемам. Затем трапеза и работа в лечебнице, обеденная трапеза, потом монахини вновь работали, а после вечерней службы их ждала последняя за день скудная трапеза и отбой — после отбоя ни одной инокине не дозволялось покидать комнату.
В кельях жило по нескольку человек. Соседками Альберги были Юстина и Дидимия. Иногда Юстина уходила ночевать в лечебницу. В такие вечера Дидимия становилась особенно разговорчива, но о чем бы она ни заводила речь, уставшая до полусмерти Альберга засыпала после первых же её слов.
Не обходилось и без непонятных для Альберги странностей. К примеру, за одной из трапез, когда кто-то молча дотронулся до её руки, прося передать хлеба, она взяла ломоть и, повернувшись, чтобы отдать его, увидела что монахиня, просившая хлеба — мужчина в женском монашеском платье. Альберга застыла с хлебом в руках, не сводя глаз с этого человека. За столом раздалось хихиканье.
- София, чего ты ждёшь, отдай хлеб Мартину, - сказала настоятельница.
Больше сомнений не было, назвав его имя, аббатиса развеяла все сомнения. Что все это значит? - Альберга в недоумении посмотрела на матушку, но та равнодушно продолжала есть.
- Да, много непонятностей и странностей происходит у нас в обители, словно и впрямь последние времена близятся, - громко произнесла Теоделинда. В её голосе слышалась нескрываемая злоба, а взгляд, обращенный на матушку, был полон ненависти.
Цезария промолчала, бросив на злобствующую монахиню ответный взгляд, полный спокойного достоинства. Монахини за столом продолжали трапезу, с опаской поглядывая то на Теоделинду, то на аббатису — над монастырем сгущались тучи, все это знали, со страхом ожидая, когда разразится буря.
Теоделинда весьма возрадовалась, услыхав новости о свержении императора. По воле царственного брата она много лет провела в монастыре, вдали от всего мира, разлученная с близкими и дорогими людьми, вынужденно сменив праздный и приятный образ жизни на тяготы монастырского существования. Любимая дочь великого императора, блиставшая при дворе отца и получавшая всегда всё, что ни пожелала бы её душа, с воцарением брата стала простой монахиней без каких-либо надежд на будущее. Она жестоко страдала от непосильной работы и длительных постов, и на протяжении всех этих долгих лет каждое утро для неё начиналось с просьбы к Господу покарать её мучителя.
Отправив радушное письмо своему племяннику, не забыв в нём поведать о скорбных делах монастыря и преступлениях аббатисы, она ожидала, что Лотарь поможет ей одолеть врагов, но ошиблась — новому императору не было никакого дела до родственниц-монахинь, он даже не счел нужным прочесть её послание. Гонец возвратился к ней с вежливым ответным приветом, нижайшим поклоном и пожеланиями всяческого благополучия.
Как ни горько было её разочарование, оно не слишком сильно обескуражило Теоделинду. Она так давно готовилась к противостоянию с настоятельницей, так искусно плела интриги, раздувала сплетни, находила нужных людей, вербовала подруг и верных союзниц среди монахинь, что теперь просто немыслимо было, чтобы все эти труды вот так пошли прахом. Она — дочь, сестра и тетка императоров! Кто как ни она должна быть настоятельницей этого монастыря, и какая несправедливость, что она столько лет служит здесь простой инокиней и вынуждена подчиняться неизвестно кому.
Всё было готово к мятежу, Теоделинде осталось лишь дождаться подходящего момента. И вот аббатиса неожиданно слегла. Замещать её была назначена Юстина, которая при свидетелях обязалась достойно вести дела монастыря и добросовестно проводить службу и все обряды. Лучшего случая невозможно было и представить.
В одно пасмурное утро на ранней заре Дидимия с корзиной в руках направилась к воротам.
- Далёко ли в такую рань собралась, достопочтенная сестра? - поинтересовался привратник, открывая для монахини калитку.
- Да так... велено насобирать кое-каких трав для лечебницы, - небрежно отвечала Дидимия с неизменно приветливой улыбкой на устах.
- Как же это мать-настоятельница тебя одну в лес отправляет. Нынче времена опасные, немало лихих людей по лесам шастает...
- Матушка Цезария нынче в злой лихорадке, а Юстине и дела нет, что мне страшно одной в лес идти.
- Так стало быть, провожатый тебе нужен?
Дидимия рассмеялась своим звонким и чистым словно звук тончайшего колокольчика смехом.
- Навязался всё-таки... Ладно уж, не откажусь, времена и впрямь пошли разбойные, не спокойно как-то одной по лесу ходить, - она вышла из калитки и остановилась поодаль от ворот.
Растолкав ото сна остальных охранников аббатства, мужчина вышел из калитки следом за монахиней, и они вместе скрылись среди деревьев.
Аббатиса была ещё слаба, но кризис миновал, болезнь отступала под натиском лекарств и заботливого ухода — Альберга выполняла в точности все указания Юстины, которой в эти дни редко удавалось заглядывать в лечебницу - она была слишком занята возложенными на неё новыми обязанностями. Почувствовав себя лучше, матушка была не прочь поговорить с Софией, расспрашивая молодую женщину об её жизни до монастыря. Альберга так боялась правды о самой себе, что не открылась матушке даже во время исповеди, а теперь и тем паче отделывалась общими фразами. На исповеди она поведала историю своей подруги Ингитруды как свою собственную, выдавая себя за сироту, всем обязанную доброте императора и всемилостивейшей императрицы. Про мужа своего она сообщила, что он знатный сеньор, который всецело предан императору Людовику и потому теперь стал одним из врагов императора Лотаря, вот почему она попала в беду, и вот почему её разыскивают убийцы - это месть короля её мужу.
- Дитя моё, ты день ото дня всё печальнее, - сказала аббатиса Альберге, взяв её руку в свои и внимательно глядя на молодую женщину с искренней тревогой. - Уверена ли ты что должна остаться навсегда в обители?
- Отчего вы так говорите, матушка? - удивилась графиня.
- Оттого, София, что ты всегда очень грустна - за время, что ты живешь у нас я ни разу не видела как ты улыбаешься. Часто, сама того не замечая, ты горестно вздыхаешь, словно тебя изводит тяжелая кручина. Наверное, будет лучше для тебя вернуться домой, к мужу. Здесь, в монастыре, тебе не место, ты не сможешь здесь жить, твоя неизбывная тоска погубит тебя, милое дитя.
Альберга не ожидала столь злого приговора от доброй матушки Цезарии. Сначала она даже не могла ничего ответить — горло сжалось, а на глаза навернулись слезы.
- Не гоните меня, матушка, - наконец произнесла она, справившись с чувствами, - мне некуда идти. Я не знаю где теперь мой муж и вообще жив ли он. Там, за воротами обители меня ждет только лютая смерть.
В это время монахини собрались в храме на утреннюю службу. Алтарницы подготовили все необходимое, и Юстина собралась уже приступить к своим обязанностям, но Теоделинда опередила её, заняв место настоятельницы на амвоне.
- Сестра Юстина, займи свое место среди остальных сестёр, ты мешаешь мне начать утреннюю службу! - приказала Теоделинда лекарше.
Юстина оторопела от такой наглости и, не двигаясь с места, оглянулась на остальных монахинь — те смотрели на Теоделинду также недоуменно и растерянно, в храме воцарилось гробовое молчание. Надо было что-то отвечать.
- Но, сестра Теоделинда, здесь какая-то явная ошибка, - заговорила лекарша, обретя наконец дар речи. - Я не могу уйти от алтаря! Мать-настоятельница подрядила и благословила именно меня на проведение службы во время её болезни. Думаю, это вам надлежит занять свое место среди монахинь!
Она уверенно взошла на амвон и заняла место по другую сторону от священного места. Однако Теоделинда решила больше не удостаивать лекаршу своим вниманием и громко обратилась к остальным инокиням:
- Послушайте меня, дорогие сёстры, пришло время перемен! Уже долгое время обитель святой Агнесс находится в управлении недостойной, погрязшей в грехах настоятельницы. Но как вы знаете, ни один из грешников не уйдет от суда за свои преступления. Сегодня такой день, благословенный - день отделения сорняков от пшеницы и сожжения их, и очищения нашей обители от всей этой непотребной грязи!
Монахини с ужасом взирали на говорившую. Некоторые, что были посообразительнее, ринулись было прочь из храма, чтобы предупредить аббатису о мятеже, но двери оказались запертыми.
- Никто не покинет храм пока я этого не позволю! - крикнула им Теоделинда и продолжила свою речь. - С сегодняшнего дня начинается новая жизнь в нашей обители, жизнь по-настоящему праведная и честная. И поскольку я самая знатная и достойная среди всех вас, то отныне именно ко мне надлежит всем обращаться как к своей настоятельнице и аббатисе монастыря!
Поднялся невообразимый шум, все женщины разом заговорили, заголосили и запричитали. Лишь Юстина оказалась единственной, кто сохранял спокойствие.
- Сёстры! - воскликнула она, стараясь перекричать остальных. - Теоделинда одержима бесами! Наш долг помочь нашей несчастной обезумевшей сестре! Её должно схватить и связать до приезда епископа!
Часть монахинь, вняв Юстине, кинулись к мятежнице, но другие, связанные дружбой и посулами с Теоделиндой, встали на её защиту, бойко отталкивая от неё разгневанных сестёр. Несколько монахинь из числа приспешниц Теоделинды стащили Юстину с амвона.
Тем временем Альберга вышла из лечебницы, направляясь в храм на утреннюю службу, однако её остановил страшный грохот и громкие голоса, доносившиеся от монастырских ворот. Приблизившись, она с ужасом увидела, что на монастырский двор ворвалась банда разбойников.
- Ломайте ворота! - командовала находившаяся там же на дворе Дидимия.
Взгляд Альберги упал на бездвижных, окровавленных привратников — они были мертвы.
Графиня поспешно вернулась в лечебницу.
- Беда, матушка! - воскликнула она, вбежав в комнату.
- Что там без меня стряслось?! - испуганно всполошилась аббатиса, поднимаясь из постели.
- Матушка, помогите! - сказала вместо ответа Альберга, пытаясь сдвинуть с места тяжелую мраморную подставку, что удавалось ей с большим трудом. - Надо придвинуть это к двери!
- Зачем? - удивилась аббатиса, но все же постаралась помочь Софии.
Хотя от настоятельницы, еле стоявшей на ногах после болезни, было не очень много проку, но подставка всё же поддалась и женщины, хоть и с трудом подтащили её к двери.
- В монастыре разбойники, - сообщила-таки Альберга аббатисе, после того как дело было сделано.
Цезария в ужасе схватилась за голову и тот час устремилась было вон из лечебницы, но Альберга помешала ей:
- Туда нельзя, они уже убили привратников, убьют и вас! Прошу, матушка, останьтесь здесь! Как только я уйду, задвиньте дверь этой подставкой, а после постарайтесь придвинуть к дверям кровать и все что только сможете!
- Да как же я буду сидеть здесь и прятаться, когда обитель в такой опасности!
- Матушка, опасность грозит прежде всего вам! - твердо возразила Альберга. - Прошу останьтесь и позвольте любящим вас хотя бы попытаться спасти вас и не потерять свою мать-настоятельницу! - Альберга поцеловала руку матери и выбежала за дверь — надо было спешить. К счастью, аббатиса решила послушаться её, и с другой стороны на дверь со скрежетом лег тяжёлый камень.
Стащив с головы громоздкое и неудобное верхнее покрывало (после выздоровления Альберги Юстина снабдила её монашеским облачением, поскольку кроме изодранной камизы на молодой женщине ничего из одежды не было) и оставив его возле порога комнаты, графиня вновь вышла из лечебницы, и осторожно и скрытно, приблизилась к главному двору.
Она увидела, как большая часть разбойников во главе с Дидимией направились к храму. У разрушенных ворот остались несколько человек. Разграбление монастыря началось с конюшни, располагавшейся неподалёку от привратницкой. Разбойники вывели из конюшни всех лошадей, довольные своим приобретением. Немного понаблюдав за ними, графиня решила, что пора действовать, поскольку более подходящего момента могло больше не случиться.
«Господи, прости!» - кратко помолилась она, быстро перекрестившись, и решительно направилась к воротам. По её уверенной походке и по тому как смело она держалась, мужчины все как один решили, что эта молодая монахиня пришла с приказом от хозяйки. Альберга же вознамерилась забрать у разбойников одну из лошадей, чтобы отправиться на ней за подмогой - без помощи местного графа и думать нечего было справиться с мятежом. Она подошла к кобылке, что находилась ближе остальных животных к воротам и к тому же по виду казалась весьма резвой и, не говоря ни слова, ласково похлопала её по шее. Разбойник, уже прибравший эту кобылу к рукам, угрожающе глянул исподлобья на нахальную монахиню:
- С чем пришла?! - с нетерпеливой досадой бросил он и тут же, согнувшись в узел, повалился на землю, получив пренеприятнейший и очень болезненный удар - только сейчас Альберга оценила все достоинства деревянных монашеских башмаков. Не успели остальные толком понять в чем дело, как монахиня оказалась верхом на лошади, предупредив нападение другого разбойника, попытавшегося было стащить её вниз, но поймавшего удар башмаком в челюсть — разбойник отскочил прочь со страшными ругательствами, выплевывая на земь выбитые зубы. Всё это произошло так быстро, что догонять умчавшуюся беглянку никому даже не пришло на ум.
Примерно через две четверти часа Альберга достигла города и спешилась около графского дома.
- Где граф? - спросила она у проходившего поблизости слуги, привязав лошадь.
Тот кивнул в сторону крыльца, дивясь странной монахине.
Графиня-монахиня в одно мгновение взлетела вверх по высоким деревянным ступеням крыльца и ворвалась в дом, где хозяин завтракал в компании своих приближенных и гостей.
- Сеньор граф! - без предисловий и приветствий обратилась к хозяину дома Альберга, перебивая его беседу с друзьями. - В монастыре святой Агнесс беда! На нас напали разбойники! Если вы и ваши друзья не поторопитесь оказать нам помощь, монастырь будет разграблен, а матушка и монахини перебиты! - торопливо проговорила она, отчаянно переживая за оставленных в монастыре на расправу разбойникам подруг.
Лишь при последних словах её пылкой речи граф заметил, что к нему пожаловала незваная гостья, что это молодая монахиня и что она явилась, чтобы что-то от него требовать.
- Ты что-то сказала, милая? - холодно произнес он, разглядывая неучтивую монахиню и не прогоняя дерзкую только потому, что её внешность показалась ему весьма привлекательной.
- На монастырь напали разбойники, - вместо Альберги ответил графу один из его гостей — эти слова прозвучали значительно и серьезно, вопреки всеобщему оживлению и смешкам, вызванным появлением чуднОй взволнованной монашки. По всему, гость был весьма уважаем в этой компании - Альберга заметила, что его замечание разом прекратило все насмешки. В то же время при звуках этого голоса у неё похолодело внутри. Она очень надеялась, что слух подвел её и она ослышалась, но, посмотрев на пришедшего ей на помощь человека, тут же обескураженно отвела взгляд — да, это Леон.
«Чёрт! чёрт! чёрт!..» - её отчаянию не было предела. Забыв про монастырь и графа, она поспешила ретироваться, с замиранием сердца видя краем глаза, что брат её мужа покидает свое место за графским столом и устремляется следом за ней. Как ни стремительно она влетела в графский дом, чтобы просить о помощи, ещё быстрее она теперь оттуда убегала. Ей уже было все равно придет ли граф на помощь монастырю или нет, главное теперь было сбежать от Леона. Почему он?! Пусть её убивает Лантберт, причем здесь его брат? Убить её чужими руками — это слишком жестоко! Нет, Леон не может вот так просто, здесь и сейчас расправиться с ней, даже не дав ей возможности хотя бы ещё раз увидеться с бывшим мужем.
Однако, пока Альберга в своих неуклюжих деревянных башмаках преодолевала все ступени высокой лестницы, ведущей с крыльца на двор, Леон попросту спрыгнул через перила вниз, оказавшись таким образом внизу быстрее сестрицы.
- Альберга, да стой же ты! - он остановил её, схватив за руку. - Почему ты убегаешь? Да ты ли это?
Он смотрел на неё скорее с удивлением, чем со злостью. Похоже, ей нечего было опасаться, ибо, как обычно, братец был не в курсе происходящего.
- Нет, Леон, это не я, - раздраженно ответила Альберга, пытаясь освободить руку. - Не задерживай меня, я тороплюсь!
- Сестрица, ты никак рехнулась? Да я всю Франкию перепахал в поисках тебя! А ты здесь, как обычно, ряжена Бог знает во что, да ещё требуешь, чтобы я не задерживал тебя! Мы сейчас же отправляемся к Лантберту, и вот когда я тебя доставлю к нему, там и будешь рассказывать всё что посчитаешь нужным, а я даже слушать ничего не желаю, тебе понятно?
- Нет, ты меня выслушаешь! - воскликнула Альберга, привлекая внимание графской челяди, и с такой силой дернула руку, что Леону ничего не оставалось, как отпустить её, чтобы не повредить. - Мне правда некогда разговаривать, ты просто многого не знаешь! Я должна быть сейчас в монастыре, и если ты хочешь защитить божьих людей от разбойников, ты должен отправиться туда вместе со мной, чтобы спасти обитель! После этого, клянусь, я всё объясню тебе, а там поступай как знаешь.
Леон мало что понял из этих слов, но её обещание после всё объяснить и слишком уж воинственный настрой, заставили его, скрепя сердце, все-таки согласиться на эти условия.
- Ладно, - мрачно бросил он и вскоре вернулся, уже верхом.
- Отдай мне лук, - кратко приказала Альберга, когда они готовы были пустить лошадей в галоп.
Не говоря ни слова, брат Лантберта отдал Альберге лук и полный стрел колчан, после чего они понеслись прочь, в сторону монастыря. Когда граф Эссенский со своими людьми покинули дворец, чтобы отправиться на помощь попавшему в беду аббатству, эти двое были уже неподалеку от монастырских стен.
Тем временем, разграбление монастыря продолжалось. Головорезы Теоделинды бодро сновали с тяжелыми мешками от храма к главному двору, где их ждала телега, живо наполнявшаяся наворованным добром. Громкие голоса переговаривавшихся меж собой разбойников, их речь, состоящая по большей части из грязных, самых непотребных ругательств, наполнили некогда тихую обитель. Иногда слышались душераздирающие крики о помощи монашек, сперва подвергавшихся бесчестью, а после предававшихся смерти. Вопли несчастных ввергали в ужас остальных сестёр, тех что успели скрыться в своих кельях и теперь, рыдая, молили Господа о пощаде и избавлении от страшной участи. Большая часть монахинь разбежались вон из злосчастной обители куда глаза глядят.
Хозяйка не обманула, в этом монастыре было чем поживиться. Монастырский храм поразил разбойников блеском золота и сиянием драгоценных каменьев, которые были здесь повсюду. Воры принялись с жадностью хватать без разбору всё, что попадалось под руку. В разбойничьи мешки летели сорванные со стен пластины из золота и позолоченного серебра с ликами архангелов, статуэтки из резной слоновой кости, золотые подсвечники, кадильницы, чаши и другие предметы для богослужения, молитвенники из шёлка. Два человека вынесли из храма золотой реликварий, усыпанный вставками из цветных камней и жемчуга, и ещё пятеро следом за ними - тяжелый драгоценный оклад алтаря. В храме осталось только то, что разбойники не смогли унести из него.
Теоделинда вместе со своей сообщницей первым делом поспешили в келью аббатисы, где Дидимия бросилась к сундуку, о котором так долго грезила, и распахнув тяжелую крышку, поняла, что не обманулась в своих ожиданиях. Реальность превзошла самые смелые её мечты — чудесные красивейшие ткани тончайшей выделки потрясли её воображение. Смеясь от радости она принялась доставать из сундука шелка, золотую парчу, а изумительной красоты пурпурная накидка просто ослепила её, заставив замереть от восхищения. Но все эти шикарные ткани, ковры и одежда оказались лишь предзнаменованием, ибо почти на самом дне сундука её ожидало настоящее сокровище. Это был старинный кодекс Евангелия, чьим окладом служили скрепленные вместе листы золота, изукрашенные выложенными в виде крестов изумрудами, рубинами и бирюзой, окруженных орнаментом из речного жемчуга.
- Господи Иисусе! Какая красота! - воскликнула потрясенная Дидимия, привлекая своим возгласом внимание Теоделинды, которая была в это время занята разбором многочисленных свитков и битком набитых монетами полотняных мешочков из тайника настоятельницы.
- Верни где взяла, - бросила Теоделинда подруге, лишь только мельком глянув на Евангелие.
- Это как же верни?! Мы ведь условились, что сундук мой! - возмутилась та.
Теоделинда так удивилась этому неожиданному отпору, что даже оставила пересчет денег, с негодованием обратившись к сообщнице.
- Ты что оглохла? Я же сказала, верни на место и никогда не смей перечить мне, Дидимия, - заговорила она с подругой, угрожающе возвысив голос.
Но Дидимия, будучи не из пугливых, даже и не подумала возвращать кодекс в сундук. Она лишь со злостью уставилась на старшую подругу, обеими руками вцепившись в драгоценную вещь, которую уже считала своей. Однако звук шагов в коридоре заставил её быстро спрятать кодекс обратно и захлопнуть крышку.
- Хозяйка, что прикажешь делать с аббатисой? Мы связали её и приволокли на двор, как ты велела, - доложился пришедший, уставившись во все глаза на усыпанный серебряными монетами стол.
- Ступай на двор, я иду следом, - отвечала Теоделинда. - Пойдем повеселимся, - кивнула она помощнице.
Дидимия, не проявляя особого рвения и не желая расставаться с заветным сундуком, всё же послушно последовала за ней.
Они вышли на двор. Не по-летнему холодный мелкий дождик сыпал с неба, затянутого темными дождевыми тучами.
- Но это не аббатиса! - воскликнула Теоделинда, к своей величайшей досаде увидев перед собой вместо Цезарии Юстину.
После появления в храме разбойников сестра-лекарша, выбежав из храма вместе с остальными, принялась сперва унимать панику, направляя сестёр затвориться по кельям, а затем, тревожась за аббатису, бросилась со всех ног в лечебницу. Дверь оказалась наглухо запертой изнутри, и сколько ни звала Юстина матушку, никто не отзывался. Здесь сестра и была схвачена разбойниками, по указке хозяйки искавших настоятельницу именно в лечебнице и по одежде принявших за неё лекаршу. Они сорвали с неё головной убор, связали руки и нацепили на шею петлю, готовую в любое мгновение удушить несчастную, и так, со связанными руками и с накинутой на шею удавкой она предстала перед хозяйкой разбойничьей банды.
- Безбожница, зачем тебе аббатиса?! - у Юстины болезненно сжалось сердце, когда она представила, что убив её, Теоделинда так же расправится и с матушкой.
- Она понесет заслуженную кару за все свои преступления, - охотно ответила ей злодейка. - Сначала ты, потом она.
Юстина поняла, что говорить с этой пропащей душой уже нет смысла и обратилась к бывшей подруге:
- Дидимия, как ты могла так продешевить?! Или ты правда считаешь, что все те тряпки и золото, за которые ты продалась, они дороже твоей души?!
- Ты сама виновата, Юстина! - мгновенно отозвалась Дидимия, стараясь сохранять равнодушный вид, но на самом деле искренне сожалея о печальной участи подруги, которой очень скоро предстояло навсегда покинуть этот мир. - Нечего тебе было всегда и во всём поддерживать эту блудницу Цезарию!
- Иуда! - охваченная негодованием, Юстина с презрением плюнула в сторону предательницы.
- Чего вы ждёте? - обратилась к окружавшим Юстину разбойникам их хозяйка, желая, чтобы они поскорее расправились с лекаршей.
Однако, вместо того, чтобы убить монахиню, все трое мужчин (остальные разбойники разбрелись по аббатству в поисках дополнительной поживы) сами, один за другим, пали на земь, внезапно сраженные какой-то неведомой силой.
Теоделинда и её сообщница застыли в изумлении, с ужасом ожидая, что и их настигнут стрелы невидимого врага. Но этого не произошло — Альберга посчитала, что эти душегубки не достойны мгновенной смерти и должны быть осуждены по закону.
Для того, чтобы скрытно проникнуть на территорию аббатства и не быть обнаруженными врагами, Альберга и Леон перебрались через монастырскую стену, оставив лошадей по другую её сторону. Там же остались валяться на земле неудобные монашеские башмаки.
Леон отправился разведать обстановку в захваченном аббатстве. Альберга сразу направилась к лечебнице и увидела, как несколько преступников схватили Юстину и связанную потащили на главный двор. Не теряя времени, Альберга взобралась на каштан, росший рядом с келийным корпусом, и с него перебралась на крышу. Стараясь ступать как можно осторожнее по глиняной черепице крыши, она приблизилась к другому её краю и возблагодарила Господа, что успела как раз вовремя.
- Дидимия, немедля развяжи верёвки, иначе тебе не жить! - приказала графиня.
Услыхав эти слова, Дидимия бросилась к Юстине, и принялась торопливо освобождать подругу от пут, а её сообщница подняла голову в поисках говорившей и увидела новенькую монахиню (как бишь её зовут?), которая стояла на крыше, держа в руках лук (и где только она раздобыла оружие?!) — ясно, что эта негодяйка, а не кто иной убила мужчин и угрожала теперь ей.
- Ко мне! На помощь! - что было духу заорала Теоделинда.
Услыхав призыв хозяйки, разбойники поспешили на главный двор, однако здесь они не досчитались многих своих товарищей, оставшихся валяться бездыханными трупами в трапезной, кладовой и возле лечебницы — Леону удалось значительно проредить банду, до поры до времени не обнаруживая себя.
- Глядите, там, на крыше! Убейте её! - скомандовала хозяйка, стараясь держаться ближе к стене, чтобы не попадать в поле зрения лучницы.
Разбойники окружили дом, соображая, как лучше взобраться на крышу так, чтобы вернее обезвредить вооруженного врага.
- Признал чертовку? - заметил один другому.
- Ещё бы не узнать, - кивнул другой, - эта тварь мне за всё заплатит.
Верхний этаж дома нависал над нижней галереей, и взобраться на крышу по стене было весьма затруднительно, но каменные выступы наверху, служившие одновременно и украшением фасада, и защитой маленьких окошек келий от непогоды, прекрасно послужили и для разбойников — набросив верёвки, двое из них принялись ловко взбираться вверх, в то время как третий мигом оказался на дереве, чтобы запрыгнуть на крышу с другой стороны.
Внезапно на глазах у всех один из смельчаков с глухим стоном сорвался с верёвки и рухнул вниз - дротик Леона вошел ему в спину, перебив хребет, и не успели преступники опомниться, как вниз грохнулся и второй, в которого та же рука метнула увесистый камень, пробив голову. В это время Альберга осадила стрелой третьего, ранив ему руку, едва он достиг уровня крыши, но остальным было уже не до раненого, ибо вся банда как один, следуя разбойничьему обычаю нападать всем скопом, с воплями и ругательствами яростно ринулась атаковать нового врага, на ходу угрожающе размахивая мечами и кинжалами — смотря кто чем был вооружен.
Леон оказался один против дюжины оставшихся в живых людей Теоделинды. Поначалу нападавшие не преминули посмеяться над недоумком, словно нарочно искавшем здесь свою смерть. «Все, отгулял ты свой век, отжил» «Лучше бы помолился перед смертью, дурень, чем зря мечом махать» - усмехались они, но очень быстро смешки прекратились. Сжав зубы в бесполезной ярости, разбойники тщетно пытались достать противника — Леон, вооруженный мечом в одной руке, а в другой - каким-то коромыслом, которое только что раздобыл в монастырской конюшне, орудовал ими так лихо, что не давал ни одному из противников даже приблизиться к себе на расстояние удара меча. Пока Леон отбивал атаку, его враги один за другим падали, сраженные беспощадными стрелами — Альберга была точна.
Однако, помогая Леону одолеть разбойников, меткая лучница беспечно забыла об их предводительнице. Тем временем Теоделинда, выбежав из своего укрытия, набрала в подол камней и принялась метать их в Альбергу. Вскоре, к великой радости злодейки, её затея удалась: один из камней зацепил лучницу за плечо, другой попал в голову. От неожиданной и резкой боли графиня выронила из рук лук и он с грохотам поехал по покатой крыше. Пытаясь скорее поймать его, графиня сама оступилась на мокрой от дождя черепице, и после безуспешных попыток сохранить равновесие, хватая руками воздух, в одно мгновение оказалась внизу.
Не дожидаясь, пока упавшая, морщась от боли, придет в себя после удара о земь, Теоделинда подскочила к ней с кинжалом в руке. Альберга увидела над собой клинок, но тут руку, что занесла над ней оружие, перехватила другая рука — Юстина, помешав Теоделинде заколоть молодую женщину, с силой оттолкнула её от подруги. Превозмогая боль, графиня поспешила на помощь Юстине — теперь смерть угрожала ей, поскольку придя в бешенство от того, что ей помешали расправиться с врагом, хозяйка разбойников ринулась на лекаршу и, схватив её за волосы, едва не заколола ударом кинжала в живот. Совместно подругам удалось скрутить злодейку и повалить её на землю, не позволяя подняться.
- Дидимия, где ты! Помоги же мне! - воскликнула Теоделинда, не понимая, почему её сообщница до сих не пришла ей на помощь.
Но Дидимия была уже здесь, с верёвкой в руках.
- Её надо связать, она злобная как бешеная псина, - произнесла она, отдавая веревку Юстине.
- Ах ты подлая предательница, ах ты проклятая иуда! - завопила на неё сообщница, вызвав смех Юстины, ничуть не удивившейся такому поведению бывшей товарки.
- А нечего было отбирать у меня кодекс! - отвечала Дидимия, ничуть не смущаясь ни эпитетов, коими в ярости награждала её Теоделинда, ни её гневного испепеляющего взгляда.
После того, как хозяйка разбойников была связана, Альберга схватила лук, спеша на подмогу к Леону, и увидела, что тот, поразив почти всех противников, остался лицом к лицу лишь с двумя из них, но был ранен и дрался из последних сил. Помощь подоспела вовремя, Альберга сразила одного из нападавших, второго Леон прикончил сам. В этот момент послышался топот копыт, и на монастырском дворе появились всадники. Появление в аббатстве местного графа со товарищи совпало с предсмертным стоном последнего разбойника.
Графу оставалось только арестовать преступницу, что и было сделано. Несмотря на её вопли о родстве с императорами и угрозы мести, она была схвачена и заточена в карцере до церковного суда. Монашки с плачем омыли тела несчастных убитых сестёр, подготовив их к погребению, в то время как убитых разбойников побросали на телегу и увезли прочь, с тем чтобы скинуть тела в яму.
Аббатиса была найдена лежащей на полу без сознания, она не перенесла переживаний и страхов за своих подопечных, ей стало дурно. Юстине с трудом удалось привести её в чувства.
Ворота была поставлены на место, все возвращалось в обычное русло. До назначения епископом новых привратников, граф оставил на охрану обители своих людей.
Брат Лантберта, собравшись в дорогу, долго ожидал на монастырском дворе Альбергу, замешкавшуюся в лечебнице. Однако, едва появившись, она снова взялась мутить воду, продолжая тянуть с отъездом.
- Дело в том, братец, что я не могу вернуться, - упрямо повторяла она.
- Сестрица, я может чего-то не понимаю, но сдается мне, что тебе попросту нравится мучить Лантберта. А ты не думаешь, что вскорости он забудет тебя и найдёт себе другую жену? - не скрывая раздражения заметил Леон. - Думаешь, кроме тебя больше и женщин нет?
- Отвернись-ка, - вместо ответа бросила Альберга и сняла с шеи тонкую верёвицу, с нанизанным на ней обручальным кольцом. - Возьми, отдай ему, - она положила кольцо в руку Леону.
Тот переменился в лице.
- Ну и как это понимать? Знаешь, это уже предательство.
- Да, было предательство. Я больше не жена Лантберту и должна возвратить ему кольцо, отныне он свободен.
Леон молча уставился на неё, не веря и не желая верить в её подлость. Кто угодно, только не она.
- И если он вознамерится отомстить мне, то скажи ему, что я больше не стану скрываться, он волен в любое время быть здесь и отплатить мне за измену, - говорила Алберга. Она надеялась ещё увидеться с мужем.
- Кто это? - мрачно осведомился Леон, не вникая больше в пустую женскую болтовню.
По его взгляду Альберга поняла, что лучше будет ответить.
- Скажи Лантберту - он был прав насчет индюков, он поймет, - сказала она уклончиво.
Но Леон и сам догадался, услыхав про индюков - эта важная птица давно служила прозвищем казначея среди людей Лотаря.
«Все они подлые изменницы, ни одной бабе нельзя доверять» - подумал он и добавил вслух:
- Видать, правду говорят, что у женщин нет души.
Больше говорить с ней было не о чем, Леон вскочил в седло и, пришпорив коня, исчез за воротами.
Лучше бы ударил. Альберга была сражена страшной и жестокой несправедливостью его слов.
- Это неправда! - закричала она ему вслед, - у меня есть душа!
***
Как-то поздним вечером, когда весь монастырь спал, окутанный ночной мглой и безмолвием, в одной единственной келье теплился тусклый огонек свечи и слышался тихий разговор, перемежаемый плачем и жалобными причитаниями.
- Веришь ли, София, божий свет от века не видел ещё более несправедливого судилища. Епископ был так строг с матушкой, словно это она была виновна в страшных преступлениях пред Богом и людьми, а истинная грешница, виновная в тяжких богомерзких деяниях, отринув стыд, сама обвиняла правых и невиновных. Я всякое мгновение ожидала, что карающая длань Божья обрушится на злодеев, но нет, София, к нашему горю, мы все воочию наблюдали торжество нечистого. Скажи, сестра моя возлюбленная, ну когда же, когда воссияет божья справедливость? Когда наступит на земле царство божье, когда сгинут с лица земли проклятые злодеи и христопродавцы?
Сестры разговаривали, устроившись вместе на небольшом ложе в маленькой келье. Альберга сидела, поджав под себя ноги, а Юстина лежала, положив голову подруге на колени. Графиня слушала рассказ инокини о суде, на котором та присутствовала в качестве свидетельницы. Альберга почти не видела в полутьме лица подруги, но то и дело нежными касаниями пальцев стирала с её щек следы безутешных слез.
Прошло более десяти дней после злосчастного суда и вот уже неделя, как монастырь святой Агнесс скорбел по своей матушке-настоятельнице. Вернувшись из резиденции епископа, где разбиралось дело Теоделинды, Цезария слегла и больше не смогла оправиться от сердечной болезни. Она скончалась в окружении своих дочерей во Христе, благословив Юстину на аббатство. И вскоре по общему согласию монахинь и после получения утвердительной грамоты от епископа, Юстина была объявлена настоятельницей. Теперь бывшая сестра-лекарша больше не могла все свое время отдавать лечебнице - дела управления монастырем почти не оставляли ей такой возможности. Она оставила лечебницу в распоряжение Софии, а помощницей при ней назначила Дидимию. Эта последняя две недели провела в одиночестве, покаянных молитвах и строгом посте, после чего Юстина приняла её раскаяние, отпустила ей грехи и оставила жить в монастыре.
И вот лишь сейчас, по прошествии многих дней, загруженных работой и бесчисленными заботами, у подруг нашлось время чтобы переговорить по душам и поплакаться друг другу.
- Окаянная Теоделинда заходилась злобой словно бешеная собака, и не было такого греха, в котором она не стремилась бы обвинить матушку, - продолжала свой печальный рассказ Юстина. - Злодейка обвинила нашу настоятельницу в жестоком обращении с монахинями, в скудности пищи и недостатке одежды в обители. Епископ тотчас вызвал к допросу нас, и мы — я, сестра Бертегунда и сестра Септимима, - мы в один голос отрицали эти злостные наветы и поклялись, что монахини ни в чем и никогда не испытывали недостатка. После было выслушано обвинение в краже шелкового алтарного покрова, якобы из которого матушка отрезала кусок, чтобы сделать платье для своей племянницы. Но сестра Септимима рассказала как было дело, ведь это никто иной как она подарила аббатисе шелковую шаль, некогда доставшуюся Септимиме от её родителей. Аббатиса отрезала от подаренной шали необходимый кусок нескольких локтей в длину, а остального оказалось вполне достаточно, чтобы изготовить покров для алтаря.
Но вслед за этими последовали ещё более грязные обвинения. Теоделинда поведала епископу и всем заседателям суда, что к аббатисе часто захаживали миряне, что она разделяла с ними трапезу и проводила много время, уединившись с ними в своей келье, что в нашей обители проводились мирские празднества, что даже устраивались помолвки. На что аббатиса отвечала и мы тому свидетельствовали, что никаких пиров и празднеств в обители никогда не устраивались, она лишь помогла устроить свадьбу своей сироте-племяннице, причем на устроенной ею торжестве присутствовали многие достойнейшие представители как духовенства так и светской знати. И если епископ найдет, что она совершила преступление, поступив таким образом, то она готова просить прощения у присутствующих и понести любое наказание. По поводу трапез с мирянами аббатиса отвечала, что лишь предлагала хлеб от причастия истинным христианам, а также проводила исповеди. Что она лишь исполняла свой долг. На что Теоделинда заявила во всеуслышание, что в обители находился мужчина, одетый в женское платье и что настоятельница держала его в монастыре для того, чтоб он вступал с ней в связь когда она хотела того. Свидетелем по этому обвинению был Мартин. Когда все увидели, что это действительно мужчина, одетый в женское платье, то негодованию и удивлению святых отцов не было предела. Он же смиренно поведал всем присутствующим, что одевается так потому что лишен мужской силы, что по своей нищете и болезни был вынужден просить пристанища в обители, жил на конюшне и был занят на тяжелой работе. Лекарь, приглашенный на суд, подтвердил, что этот человек по своей болезни действительно не мог быть сожителем настоятельницы. Таким образом, с матушки были сняты все эти жестокие лживые обвинения.
- А что стало с Теоделиндой? - спросила Альберга. - Что постановил суд и как поступил епископ с ней, ведь её вина даже не требовала доказательств, сам граф свидетельствовал против неё.
- По решению суда, а лучше бы сказать, при приказу короля, она была отправлена в одно из королевских поместий. Суд обязал её находиться там безвыездно, при нарушении этого условия она будет вновь подвергнута суду.
- Значит, она так и не понесла заслуженной кары за свои злодеяния?
- София, она ведь тетка короля, разве он может позволить кому-то подвергать свою родственницу наказанию? Это все равно, что осудить самого короля, кто же осмелится на такое?
Альберга промолчала, подумав при этом, что император Людовик никогда бы не допустил подобного торжества несправедливости, а ныне всяк может безнаказанно творить зло.
- Ах, матушка, матушка, как же ты могла покинуть нас, - вновь со слезами горя запричитала Юстина.
- Так жаль, это все так несправедливо, - сказала Альберга. - Я в жизни не встречала человека добрее, чем матушка Цезария. Я не так давно в обители, но уже успела всем сердцем полюбить её. А для тебя матушка была близкой подругой. Я знаю как тяжело потерять близкого... и ещё я знаю, что в стократ горше оказаться тем презренным предателем, кто сам виновен в своей утрате, - добавила она, не имея больше ни сил ни желания скрывать всю накопившуюся злость к самой себе и, в который раз, мысленно проклиная себя.
Юстина выпрямилась, усевшись на кровати, и с удивлением посмотрела на подругу, утирая ладонями слезы, которые помимо её воли застилали ей глаза и катились по щекам.
- Не говори так, София, я достаточно хорошо тебя знаю, ты не способна на предательство, - уверенно произнесла она.
- Суди сама... - и Альберга поведала подруге историю своих несчастий, ничего не скрывая и не стараясь в своем рассказе хоть как-то выгородить себя. Именно сейчас ей как никогда потребовалось быть совершенно откровенной и скинуть наконец-то со своей души этот гнетущий тяжелый груз греха.
Выслушав её исповедь, Юстина задумчиво помолчала, затем сказала с искренним сочувствием:
- Бежняжка, зачем же ты так долго хранила тайну о своем прелюбодеянии? Теперь я понимаю, отчего ты всегда была так печальна, этот смертный грех разъедал твою душу, ты страдала, но боялась открыться. София, уже в который раз я убеждаюсь в твоей излишней скрытности. О нет, не подумай, я вовсе не осуждаю тебя, не ты виновна, это жизнь среди корыстных и жестокосердных людей приучила тебя быть такой. Только пора бы тебе уже понять, что здесь все по-другому, здесь ты среди своих, среди людей, любящих тебя, которые никогда не причинят тебе зла и страданий, ты слышишь? Данной мне властью я отпускаю тебе этот грех. Завтра ты причастишься и забудешь всю свою прошлую жизнь как дурной сон.
Альберга ожидала, что подруга будет бранить её, осудит, прогонит, и была безмерно удивлена всеми этими ласковыми словами, которыми в ответ на её откровения Юстина, словно тончайшей и нежнейшей, но, вместе с тем, прочной паутиной опутывала её.
- Забудь о совершенном тобой грехе, больше ты не виновна в нем, а что касается предательства — ты должна уяснить себе раз и навсегда, что ты вовсе никого не предавала. Да, да, откуда в тебе это чувство вины? Ведь во всем что произошло виноват лишь тот, кого, против твоей воли, тебя заставили назвать супругом. Разве ты виновна в том, что этот человек, не спрашивая твоего согласия, ничуть не интересуясь ни твоей жизнью, ни твоими чувствами женился на тебе. Ведь ты не любила его, а значит и не предавала. Да, ты была вынуждена поклясться перед алтарем, но это была клятва не от сердца. Господь читает в наших сердцах, а пустые слова, если они не подтверждены клятвой сердца, - они мало что значат, это всего лишь пыль. Я только поражаюсь твоей силе духа, София, ты выдержала насилие и бесчестье позорной брачной ночи, и после всего этого ужаса смогла сохранить разум и найти в себе силы жить дальше. Могу себе представить, что ты пережила. Мне когда-то угрожала та же участь - так же как и тебе мой отец однажды объявил, что скоро моя свадьба. Я как и ты из богатой, знатной семьи, только в отличие от тебя я была знакома со своим суженым, он был вхож в наш дом, и был давним другом отца. С той самой минуты, как я узнала о своей предрешенной участи, я потеряла покой. Ночью я не смыкала глаз, мне становилось невыносимо дурно от одной мысли, что этот человек хотя бы прикоснется ко мне. Днем я только и делала, что плакала и молилась. И Господь снизошел до моих молитв — я решилась сбежать из отчего дома, ставшим для меня ненавистным, и мне это удалось. После нескольких дней пути я, с Божьей помощью, благополучно добралась до монастыря и нашла приют у матушки Цезарии — я поведала ей всю правду, кто я и почему сбежала из дому. Она пожалела меня и не выдала родителям. С тех пор прошло десять лет. И я ни мгновения не жалею, что поступила так, и счастлива, что нашла в себе силы избежать проклятого брака. Здесь мое истинное предназначение, я нашла его в обители, и я уверена, что и ты тоже будешь здесь счастлива и покойна, дорогая София, будь уверена - здесь твой дом... Только...- Юстина замолчала, взяв подругу за руку и внимательно вглядываясь в её лицо в полумраке догоравшей на столе свечи, - только обещай мне, что никогда не покинешь меня, как Цезария, обещай, прошу тебя, София! - сама не замечая того, она с силой сжала руку подруги, и в её глазах вновь сверкнули слезы.
- Ну конечно, конечно обещаю, - поспешно заверила подругу Альберга, - разве может быть иначе?
- Конечно, иначе и быть не может, - проговорила Юстина, улыбнувшись и вместе с тем роняя слезы, - благодарю Божественное проведение, что привело тебя сюда, - Юстина с чувством обняла подругу, продолжая плакать, - конечно, ты никогда не оставишь меня, я верю тебе, мы будем вместе навсегда...
Альберга в ответ тоже обняла подругу и тоже заплакала. Хотя ей было жаль безвременно почившую добрую матушку, но плакала она вовсе не о смерти несчастной женщины, а о своей собственной печальной участи. Она не могла понять, когда она сделала тот неверный шаг, что в итоге привел её на путь греха и столь горестных утрат — она потеряла ребенка, мужа, и всякую надежду на счастье. Она плакала оттого, что отныне и навсегда вынуждена будет жить не своей, а чужой жизнью. Любовь лишь поманила её ласковым теплом, словно солнышко в пасмурный ненастный день, чтобы вновь наглухо скрыться за темной беспросветной и глухой пеленой. «Я больше никогда не увижу мужа» - в отчаянии думала она, горько рыдая, уткнувшись в плечо подруги...
В это же время, в чужом краю, на берегу незнакомой речушки, Лантберт, глядя на протекавшие мимо бурливые воды, сверкавшие отраженным светом луны, мысленно прощался с возлюбленной. Тот кто полюбит женщину, узнает что такое рай и ад ещё на земле. Любимая отреклась от него, похоронив заживо и его любовь, и все надежды. Чтобы осознать и принять этот новый удар судьбы, нужно было время. Поэтому он сидел здесь, сжимая в руке возвращенное бывшей супругой кольцо, а впереди была вся ночь, чтобы свыкнуться с очередным предательством в его жизни.
- Лантберт, когда ты прикончишь негодяя, ты вправе будешь вернуть жену, она снова станет твоей по закону, - сказал Леон, как всегда разделявший с другом не только радость, но и горе.
- Да, я убью его, и верну себе украденную честь... но Альберга... - Лантберт мрачно покачал головой, - пусть лучше остается в монастыре. Я никогда не прощу её.