Вскоре после реймского суда пришли вести о восстании бретонцев.

Северо-западная окраина франкского государства всегда была одной из самых неспокойных областей. Бретонцы не желали мириться с господством франков и неустанно предпринимали попытки освободиться от власти чужеземцев. С меровингских времен здесь не прекращалась упорная и кровопролитная борьба за независимость, но франкские короли...

на стороне которых были все возможные преимущества, одерживали победу за победой. Всякий раз беспощадно разоряя эти земли, они принуждали неверных бунтовщиков к покорности. Самый сокрушительный удар самостоятельности Бретани был нанесен отрядами Карла Великого, который не только усмирил мятежников и заставил их вождей поклясться исполнять его приказы, но и учредил на их земле Бретонскую марку. Однако полностью усмирить этот северный край не удалось даже великому императору - волнения в Бретани то и дело возобновлялись. Не обошлось без бретонских походов и правление Людовика Благочестивого, и теперь, после низложения императора, новое восстание на северо-западе не заставило себя ждать. В нарушение всех клятв бретонцы напали на франкский гарнизон и разгромили его. Воодушевленные этой победой, в короткий срок отвоевали город Ван, опустошили окрестности Рена и Нанта. Узнав об этом, Лотарь тотчас направил в бретонскую марку войско во главе с графом Лантбертом и графом Матфридом.

Армии был отдан приказ форсированным маршем преодолеть равнинные пространства и реки Нейстрии, чтобы как можно скорее оказаться в Бретани и, не теряя времени, усмирить врага. Но исполнить приказ императора оказалось не так просто, как предполагал Лантберт. Продвижение отрядов было неожиданно затруднено отнюдь не дружественной встречей императорских войск местным населением. Города на пути следования оказывались наглухо запертыми и казались вымершими, а оставшиеся в деревнях жители встречали дружинников вилами, наотрез отказываясь снабжать армию продовольствием и запасами фуража. О том, чтобы пополнить воинский контингент крестьянскими отрядами, как планировал изначально Лантберт, не могло быть и речи. На попытки договориться и урезонить крестьян было потрачено немало времени и сил. Ко всему прочему, оставленные в тылу ограбленные обозлённые вилланы, объединяясь в многочисленные группы, предпринимали ночные нападения на военный лагерь. Таким образом, ещё не достигнув пределов врага, воины Лотаря оказались в самом настоящем вражеском окружении. Дальнейшее продвижение в таких условиях ставило под сомнение успех всего дела, поэтому бойцы получили приказ больше не вступать в переговоры с нейстрийцами, а действовать отныне жестко и без промедления.

Войска Лотаря возобновили спешный марш по Нейстрии, сжигая и убивая всех и всё на свое пути. Лишь благодаря этим решительным действиям армия в достаточно быстрые сроки, хотя и с небольшим опозданием, смогла достигнуть пределов бретонской марки.

У реки Вилен франки встали лагерем — необходимо было разведать месторасположение врага и подготовить наступление. Здесь, на берегу реки, армия Лотаря разделилась. Произошло это не по приказу императора, не в целях некоего хитроумного маневра, а по причине, вовсе к делу не относящейся: командиры попросту не смогли договориться меж собой и поделить власть. Пока дружины были в пути, все шло благополучно, но по мере приближения к цели военачальники все больше ссорились, втягивая в свои распри подчиненных. Каждый был уверен в собственном праве принимать главные решения и отдавать приказы второму. Сеньор Матфрид был старше и опытнее, к тому же он неоднократно воевал в этих краях и хорошо знал местность, однако все это не было достаточным доводом для Лантберта: сын Эриха Дижонского давно отвык подчиняться кому бы то ни было, кроме императора, будучи его ближайшим другом и советником, то есть вторым лицом в государстве, и потому не считал нужным уважать и признавать притязания своего старшего товарища на главенство. Все попытки договориться приводили к новой ссоре, а достигнув вражеских границ, командиры разругались окончательно, приняв решение разделиться и отныне действовать по отдельности.

Вернувшиеся с противоположного берега лазутчики отчитались, что на другой стороне всё чисто. Лантберт тотчас приказал своим людям разбирать дома в ближайшей деревушке, чтобы соорудить мост через реку. Тем временем, сеньор Матфрид направился к броду, находившемуся в нескольких милях от стоянки бургундцев, не посчитав нужным сообщить о нём Лантберту. Граф Орлеанский был уверен в успехе и не желал делиться триумфом с обнаглевшим спесивым мальчишкой. Однако, ослепленный гневом, граф упустил из виду бретонцев, которые устроили засаду на другой стороне реки около брода, куда и устремился со своими людьми граф Матфрид. Едва франки оказались на другом берегу, тут же были атакованы противником. Те, кто не был убит на месте, спаслись бегством и, преследуемые бретонцами, оказались загнаны в непроходимые болота, где утонуло ещё больше воинов, чем погибло от вражеских мечей.

Чтобы спасти себя и остатки своих людей, Матфрид был вынужден смирить гордыню и позвать на помощь бургундцев, находившихся от места катастрофы на расстоянии сигнала походного рожка. Услыхав этот тревожный призыв, стоявшие на карауле солдаты доложились своему графу, и Лантберт, осыпая Матфрида Орлеанского страшными проклятиями, оставил почти готовый мост, чтобы отправиться на подмогу. Неподалеку от злосчастного брода войско повстречало франков, сумевших переправиться обратно на безопасный берег. Грязные и окровавленные с головы до ног — их жалкий вид говорил за себя красноречивее любых слов. Не мешкая, Лантберт во главе своих отрядов атаковал врага, сохранив жизнь немногим выжившим франкам графа Матфрида, вместе с самим их командиром. Остатки войска графа Орлеанского вновь объединились с бургундцами.

Впереди был захваченный город, и вскоре под стенами Вана армии франков и бретонцев сошлись в бою. Битва длилась несколько дней. В тяжелом изматывающем сражении было убито множество бретонцев, а оставшиеся в живых спаслись бегством, не сумев одолеть яростного напора противника.

Победители расположились лагерем на занятых позициях, и граф Лантберт направил к императору гонцов с известием о взятии города Ван и с просьбой о подкреплении. Он решил что пришла пора окончательно прибрать к рукам эти земли, не только восстановив гарнизон, но и захватив все поселения и уничтожив неверных клятвам бретонских вождей, как захваченных в плен, так и бежавших с поля боя. Граф заранее был уверен, что император одобрит его решение.

В ожидании подкрепления франки совершали отдельные вылазки, опустошая близлежащие бретонские селения, и, в свою очередь, отражая нападения отрядов противника.

Так прошло лето. К середине осени усилились холодные ветры, насквозь продувавшие эти края. Ветра принесли с собой затяжные дожди. Размытые дороги превратились в непролазную грязь. Река вышла из берегов, отрезая пути отступления.

На исходе второго месяца осени вместо ожидаемых отрядов новобранцев Лантберт дождался лишь гонца с письмом от Лотаря:

- Какого черта... - растерянно бросил дижонец, пробежав глазами депешу.

Император приказывал оставить пределы Бретани и вместе со всеми людьми спешно направиться в Шалон.

- Лотарь объявил всеобщий сбор, - пояснил гонец.

- Почему не в Ахене?

- За время вашего отсутствия многое изменилось, столица снова в руках людей Людовика. А он вновь провозглашен императором Франкии.

Лантберт был бы менее поражен, если бы барон сказал, что Ахен провалился сквозь землю. Оторвав взгляд от латинских слов, начертанных рукой короля, граф внимательно посмотрел на барона, который произнес столь сокрушительные вести таким безучастным тоном, словно речь шла о перемене погоды, а не о крахе государства. На лице гонца не отражалось ничего, кроме усталости — чтобы доставить депешу в срок, он без сна и отдыха преодолел полстраны. «Вот из-за таких безразличных ко всему холопов и гибнут империи» - мельком подумал Лантберт, слушая устные донесения гонца и одновременно мысленно намечая план действий — не все ещё потеряно и если сразу предпринять решительные меры, все ещё можно переиграть.

По словам барона, врагам удалось снова перетянуть на свою сторону большинство церковников, а также многих графов, в основном из северных королевств, кроме того, они не погнушались использовать в своих интересах простолюдинов.

«Грязный прием, мерзавец верен себе, ведь известно, что чернь всегда готова воевать против любой власти, стоит только подкинуть им подходящий повод и оружие. Он лишь не учел, что в Аквитании и Бургундии тоже найдется достаточно вилланов.»

Решающим обстоятельством стало то, что король Баварский перешел на сторону отца, возглавив огромную армию, двинувшуюся на Ахен. Узнав об этом, Лотарь был вынужден спешно оставить столицу, поскольку не имел при себе достаточно людей, чтобы противостоять огромному войску.

«Лотарь правильно сделал, в противном случае он потерпел бы поражение и остался бы в плену. Теперь же снова всё в наших руках, и дорога в Ахен снова открыта.»

Освобожденный Людовик был восстановлен на престоле, все те кто пришел в Ахен вместе с королем Баварским вновь усадили на трон бывшего императора и присягнули ему. А Лотарь с немногочисленной свитой направился в Шалон, где теперь собирает силы, чтобы взять реванш.

«Власть Лотаря должна быть восстановлена, и я не вижу к этому никаких препятствий. Денег и людей для того у нас с избытком.»

Гонец умолк, ожидая заслуженного вознаграждения за добросовестную службу, однако, так ничего и не дождавшись, вынужден был удалиться ни с чем, а граф, не теряя времени, отправился отдавать необходимые распоряжения для подготовки отхода войска из Бретани.

Через несколько дней все было готово. Захватив с собой наиболее знатных бретонских заложников, Лантберт оставил в Ване часть своих людей. Бретонская марка была восстановлена, что же до других планов графа их приходилось отложить до лучших времён.

Поздно вечером, накануне отъезда, Лантберт направился в город. Проверив караулы, он углубился в лабиринт темных извилистых улочек и проулков, направляясь к ванскому собору. Храм, также как многие другие сооружения городка, сильно пострадал, однако стараниями самих горожан и бойцов Лотаря его удалось восстановить за несколько месяцев, после чего город зажил своей обычной жизнью.

Тонкий серп едва народившейся луны давал слишком мало света, чтобы разогнать окутавшую город ночную мглу. Однако Лантберту и не требовалось освещения, чтобы добраться до центральной площади — расположение все городских строений он давно знал досконально, так же как и то, что любая из улочек этого города, по какой ни пойдешь, непременно остановится перед собором.

Глядя на маленький приземистый бревенчатый домик, вплотную прилегавший к храму, трудно было поверить, что именно здесь находится резиденция местного епископа. Слишком скромным и непритязательным выглядело это жилище для столь высокопоставленного лица.

Хозяин дома, достопочтенный отец Номиноэ, был личностью весьма примечательной. Необычайно красноречивые проповеди прославили его имя далеко за пределы Вана, он был известен и уважаем как в Бретани, так и в западной Нейстрии. Причем народ прославлял не только его мудрые проповеди и добрые дела, но ему приписывалось и свершение таких чудес, как исцеление больных возложением рук и вызывание дождя в засуху святыми молитвами, что практически возводило его в ранг местных святых. Когда-то очень давно, в незапамятные времена, ещё юношей, он отправился за удачей к аквитанскому двору принца Людовика. Долгое пребывание среди франков сделало этого бретонца безоговорочно лояльным франкскому императору. После нескольких десятков лет доблестной службы граф Номиноэ получил епископскую кафедру в Ване, на границе с родной Бретанью. Пребывание здесь было подобно жизни у подножья действующего вулкана и беспрестанно сопровождалось треволнениями и заботами. Епископ успел побывать в норманнском плену, откуда был выкуплен лично императором Людовиком, и зачастую рисковал быть убитым сородичами, то и дело нападавшими на франкские заставы и близлежащие города.

Направляясь к домику епископа, Лантберт сомневался, правильно ли он делает, что в столь поздний час беспокоит почтенного прелата, да и так ли необходимо посвящать малознакомого человека, пусть и безмерно уважаемого во всей округе, в вопросы столь личного характера. Однако как и его личное общение с епископом, так и то, что он слышал о нем от множества людей из числа местных жителей давали надежду, что святой отец, прослывший мудрецом, подскажет как избавиться от одолевавшего графа наваждения.

Он громко постучал железным кольцом дверной ручки, и, не дожидаясь ответа, отворил незапертую дверь и шагнул внутрь жилища.

Лантберту ни разу не приходилось ещё бывать в этом доме. Хотя между епископом и графом сложились довольно дружеские отношения, отец Номиноэ предпочитал решать все дела и общаться с графом в официальной обстановке храма. Теперь же, оказавшись в доме благочестивого епископа, Лантберт понял, что причиной тому было не высокомерие, как можно было бы предположить, а только лишь скромность, ибо обстановка домика прелата была столь же непритязательной, что и внешний вид этой лачуги. Из мебели здесь находилось только самое необходимое, но и эти предметы загромождали собой почти все маленькое пространство жилища. Первое, что увидел Лантберт, войдя в дом, было большое деревянное Распятие искусной работы, украшенное позолотой — единственная вещь, говорившая о высоком статусе хозяина дома. Святой Крест, висевший в углу напротив двери, словно освящал собой это скромное жилище, и освещал его — перед Распятием жарко пылал светильник.

Отец Номиноэ не относился к числу людей робкого склада характера — шаги возле дома и стук в дверь в столь поздний час не испугали, а скорее удивили его.

- Мир дому твоему, отче, - сказал Лантберт.

Оставив недописанный кодекс, над которым он трудился за своей конторкой, епископ ответил на приветствие нежданного гостя благословением и без обиняков поинтересовался о цели визита.

В ответ граф вручил епископу весьма ценный и красивый подарок — обоюдоострый кинжал, чья серебряная рукоять и ножны были украшены драгоценными рубинами и бирюзой — это было одно из немногих сокровищ с которыми Лантберт никогда не расставался.

- Я пришел, чтобы подарить тебе эту прекрасную вещь, отче, - сказал граф при этом. - Я не успел сделать этого ранее из-за спешки сборов, а завтра на рассвете я буду уже далеко от Вана, поэтому другого случая навестить тебя, чтобы выразить тебе свое уважение и дружеское расположение, мне не предоставится, может свидимся ещё может нет, одному Богу известно.

- Всё в руках божьих, - кивнул епископ. - Благодарю от всей души, Лантберт, за столь ценный подарок, он воистину великолепен. Однако боюсь, что не могу принять его, ведь ответного подарка, да ещё столь дорогой цены у меня нет. - Епископ проницательно посмотрел на молодого человека. - Разве что добрый совет?

- Придет время, сочтемся, отче, - сказал Лантберт, собираясь распрощаться и направляясь к дверям, однако отец Номиноэ остановил его.

- А ну, помоги мне, сынок, - бросил святой отец, приоткрывая сундук, стоявший тут же, у стены.

Граф придержал тяжелую кованую крышку, а отец Номиноэ тем временем извлек на свет божий небольшую флягу и две кружки, после чего пригласил гостя присесть рядом с собой на сундук, чтобы разделить с ним скромную вечернюю трапезу и выпить кружку сидра за все настоящие и будущие победы доблестного графа Лантберта.

Напиток, весьма почитаемый на северо-западе империи и употребляемый здесь вместо вина не нравился дижонцу своей излишней приторностью и крепостью, однако отказываться он не стал — сейчас, пусть не бургундское вино, но хотя бы и бретонский сидр был очень даже кстати.

- Сын мой, ты можешь без всяких опасений поведать мне обо всем, что угнетает твою душу, - сказал епископ, - будь уверен, твоя тайна не покинет пределов этой комнаты, все сказанное тобой я позабуду тотчас после того, как ты покинешь мой дом.

- Благодарю, отче, - с готовностью отозвался Лантберт, только и ждавший этих слов, чтобы начать разговор, - ты прав, есть нечто что не дает мне покоя, точнее говоря, просто сводит меня с ума.

Епископ понимающе кивнул, показывая, что готов внимательно выслушать своего гостя.

- Меня прокляла ведьма. Я никогда не верил в действенность этих проклятий, ведь святое крещение наш верный оберег от действия злых чар колдунов и магов. Но, отче, сейчас я должен признать — проклятье этой ведьмы забирает все больше власти над моей жизнью, притягивая со всех сторон беды, словно висельники воронье, и одолевает мою душу, насылая самые черные помыслы. Как мне вновь обрести покой, прежнее спокойствие и силу духа? Это проклятье измучило меня. Как сбросить с себя этот морок, помоги, дай совет!

Отец Номиноэ, как и многие, считал, и не без оснований, что люди Лотаря не только храбрые воины, но и отчаянные головорезы, не ведающие ни страха, ни человеколюбия, ни мук совести, никаких терзаний и сомнений. Поэтому весьма странно было выслушать такое признание от одного из этих людей. Однако, разумеется, священник ни чем не выдал своих мыслей.

- Что ж, с такого рода бедой справиться вполне возможно, - невозмутимо произнес он, вновь наполнив кружки. - Тебе необходимо дать обет строгого поста и соблюдать его неукоснительно до тех пор, пока ты не поймешь, что морок покинул тебя. Но прежде, для верности, заставь эту ведьму, о которой ты толкуешь, несколько раз кряду произнести Отче наш и при свидетелях отречься от своего проклятья. И, клянусь мощами святого Еремеи, очень скоро от твоего беспокойства не останется и следа.

- Это невозможно, отче, она умерла, - сказал Лантберт, мрачно уставившись на священника.

- И убил её ты, не так ли?

- А чего ещё заслуживает ведьма, кроме казни? Слишком много зла принесла она людям. Я не убивал её, я вершил правый суд и после справедливого судебного разбирательства, обличившего все её преступления, приговорил её к смерти. Увы, но мой друг и побратим помешал испить ей всю чашу причитавшихся страданий. И доныне досадую, что послушал его и малодушно смягчил приговор.

- Истинные друзья - вот благословение Божье, - задумчиво заметил епископ.

Лантберт усмехнулся — неуместное замечание святого отца рассмешило графа.

- Истинным Божьем благословением была моя жена, - возразил он священнику, стерев с лица усмешку и заговорив вдруг изменившимся тоном - с тоской и нежностью, глядя прямо перед собой и ничего не видя: - Свет не видывал женщины прекраснее. Она была совершенна. Так же, как совершенны звезды... как заря... как пение соловья по весне... Так же чиста и благоуханна как ландыш. Смиренна и добра, словно ангел небесный. Да, это правда, ангелы живут не только там, в Царстве Божьем, но и здесь, на земле, только вот живя среди смертных, они сами становятся смертными, - отсутствующий взгляд, хриплый, срывающийся голос вкупе с только что произнесенными словами о смерти не оставляли сомнений в том, что перед священником сидит убитый горем вдовец.

- Как давно почила с миром столь милая твоему сердцу супруга? - вежливо осведомился отец Номиноэ, ясно понимая теперь в чем кроется настоящая причина душевных мук его гостя и насколько эти страдания глубоки.

- Она жива, - отвечал граф, посмотрев на собеседника так, словно только что пробудился от грезы.

Этот ответ, надо признать, смутил священника, поставив его в тупик. Бургундец отвернулся, не спеша объяснять свои слова.

- Что же заставило тебя отказаться от неё? - вновь заговорил священник после непродолжительного молчания.

- Бог дал, Бог взял, - небрежно бросил Лантберт, мельком взглянув на Распятие.

Этот ответ очень не понравился святому отцу.

- Коли она жива, ты должен вернуть её, - строго возвысив голос, сказал он, как будто отчитывал собственного непутевого сына. - Твои муки не из-за проклятья давно умершей женщины, они от того, что ты пренебрегаешь той, с кем сочетал тебя Господь.

- Это так же невозможно, как вернуть к жизни проклявшую меня чертовку и заставить эту злыдню отречься от проклятья, - так же возвышая голос, упрямо отмахнулся граф.

- Лантберт, я не знаю, из-за чего ты повздорил с женой, но одно я знаю точно - ты должен простить её и вернуть. В противном случае не будет тебе покоя. Не отвергай даров Создателя, сын мой, ибо кто имеет, тому дано будет, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет. Не забывай об этом.

- Это невозможно, - повторил Лантберт, со злостью взглянув на священника. - Предательнице нет прощения.

Кружка в его руке в одно мгновение растрескалась и раскрошилась, черепки со стуком посыпались на пол.

- Благодарю за совет, отче, - произнес дижонец, решительно направившись к двери. - Я буду поститься до тех пор, пока вновь не обрету душевное спокойствие.

С этими словами граф покинул домик священника.

Дружины оставили Ван и, держась юго-восточного направления, двинулись в сторону Шалона. В первые дни похода отрядам пришлось тяжело - надо было преодолеть разлившуюся после обильных проливных дождей реку и продвигаться вперед в непролазной осенней грязи, но по мере продвижения на юг бойцы повеселели: путь через плодородные аквитанские земли, путь в родную Бургундию, пролегал легкой и гладкой дорогой, а здешние вилланы, не в пример нейстрийцам, оказались вполне сговорчивы — местное население без какого-либо сопротивления снабжало отряды всем необходимым. Кроме того, Лантберт значительно пополнил воинский контингент, набрав себе новых бойцов из местных жителей — кого-то заманивая в свою армию щедрыми посулами и заманчивыми обещаниями, а кого и попросту забирая силком. В рядах баронов царило воодушевление, каждому пришлись по сердцу слова их сеньора, произнесенные им перед войском в Ване: « Отважные бургундцы! Император Лотарь вновь призывает вас! Он знает, что мы — его надежный оплот в борьбе с врагами великой франкской империи!» - эти слова с гордостью повторялись на все лады на протяжении всего пути до Шалона.

В самые кратчайшие сроки армия достигла любимой резиденции императора. Королевское поместье было переполнено людьми как никогда — сюда ежедневно и ежечасно на протяжении вот уже нескольких недель прибывали сторонники Лотаря из Аквитании, Бургундии, Септимании, Прованса, Италии, чтобы одной мощной сплоченной силой двинуться на Ахен. Не только на самой вилле и на её дворе, но и за пределами поместья, где выстроилось целое походное поселение, приходилось пробивать себе дорогу локтями, чтобы пройти внутрь дворца.

Тотчас по прибытии Лантберту сообщили, что император ожидает его.

Король собрал своих приближенных на совещание, чтобы обсудить начало похода (армия выдвигалась в ближайшие дни), согласовать в общих чертах планы предстоящих военных действий, а самое главное - проверить боевой настрой своих друзей и подбодрить тех, в ком из них он окажется недостаточно силен.

- Что ж, други мои, пришло время решительных действий, время реванша и окончательной победы — пришло наше время, - говорил Лотарь, обращаясь ко всем вместе и к каждому в отдельности, с удовлетворением отмечая про себя, какой преданностью и волей к победе горят в ответ их глаза, - более никаких переговоров, ни бессмысленных промедлений — только выжженная земля. Кто не с нами — наш враг, а значит враг единой и непобедимой франкской империи, и подлежит уничтожению. Но уверен, и моя уверенность с каждым днем становится все сильнее, что большинство франков вновь поддержат нас…

- Государь, вся Бургундия, от сеньоров до последнего виллана встанет под твои стяги. Клянусь всеми святыми, мы снова возведем тебя на престол и присягнем тебе как единственному и настоящему императору великой, единой и неделимой франкской империи! - горячо выпалил Лантберт, только что появившийся в комнате где проходило собрание и слышавший последние слова короля.

- Именем Господа, да будет так, Лантберт! - Лотарь искренне рад был видеть своего ближайшего друга, он давно уже пожалел, что отдалил его, отправив в бретонское изгнание. - Отныне ты не только граф Дижонский, но и герцог Бургундии!

В этот день Лотарь был щедр на новые звания и подарки как никогда, а его ближние прибывали в упоительном предвкушении победоносного похода. Каждый был уверен в успехе, мысленно они уже победили, ещё прежде, чем конные отряды баронов, и следовавшие за ними на некотором отдалении вилланы, и тяжеловозы, запряженные в походные телеги обоза, набитые до отказу оружием и всевозможными припасами, слуги и оруженосцы, - всё это разноликое множество, составлявшее многочисленную армию императора Лотаря, снялось с места и устремилось на север, в сторону Ахена.

Первый же город, оказавший сопротивление Лотарю — это был, всегда выступавший на стороне императора Людовика, Лангр — подвергся осаде, и, продержавшись несколько дней, был взят. Граф и вся его семья были казнены как преступники, горожане перерезаны все до последнего младенца, а сам город сожжен до тла. То же самое ожидало остальные мятежные города. Однако по мере продвижения армии, всё меньше городов решалось на открытое сопротивление. Молва о массовых казнях и реках крови распространялась намного быстрее, чем продвигались отряды, творившие эти беззакония. Многие поспешили перейти на сторону Лотаря, признав его законным и единственным императором франков, принеся ему клятву в вечной вассальной преданности и снабдив его армию новыми вооруженными воинами. Старший сын императора Людовика был полностью готов к победе в решающей битве за трон.

Тем временем, прослышав о бесчинствах, творимых его сыном в южных областях Австразии, Людовик Благочестивый спешно собирал войско, чтобы противостоять сыну и остановить эти преступления. Совместно с Людовиком-младшим императору удалось собрать значительный контингент, соединив силы всех северных и западных королевств, и вскоре отец и брат Лотаря, во главе своих отрядов, не сильно уступавшим противнику по многочисленности, выдвинулись ему навстречу.

Но даже сама мысль о битве с собственным сыном была по-прежнему невыносима для императора. Людовик непрестанно возносил молитвы к Творцу о не допущении подобных обстоятельств, надеясь, что Господь образумит Лотаря, и вскоре его усилия были вознаграждены — вести, встретившие ахенцев на подходе к Льежу заставили Людовика Благочестивого возликовать и возблагодарить Всевышнего, за то, что тот услышал молитвы своего смиренного раба. Гонец-лазутчик сообщил, что в войске Лотаря эпидемия, что в стане люди мрут как мухи, что армия противника деморализована и не способна больше не только сражаться, но и продвигаться вперед.

Всё обстояло именно так, донесения лазутчика были верны.

Свирепая зараза быстро распространялась среди людей, ослабленных голодом, долгое время вынужденных пребывать в тесноте и грязи. Первые её жертвы были замечены среди вилланов.

- Государь, у нас беда… - доложился однажды вечером лекарь, - среди крестьян распространяется редкостная зараза, она так немилосердно косит ряды бойцов, что вот-вот счет пойдет на сотни…

- Что это?

- Трудно сказать точно, этот смертельный недуг почти не оставляет внешних проявлений — ни язв, ни гнойной сыпи, но человека нет уже через сутки или двое, редко кто дотягивает дольше. Если судить по обильному кровью и мокротами кашлю, то это больше похоже на скоропальную чахотку, но это точно не она, государь, слишком уж быстро развивается… по моему разумению, очень может быть, хотя, не буду утверждать точно…

- Что за недуг, говори как есть, что ты тянешь? Это чахотка или нет?

- И да, и нет… Некоторые лекари действительно ошибочно называют это заболевание гнойной чахоткой… - уклончиво молвил лекарь.

- А как называешь эту чертову заразу ты, Одо? - раздраженно проговорил король, угрожающе сверкнув глазами.

Решив больше не испытывать терпение короля, Одо все-таки набрался смелости выговорить страшное слово:

- Это чума, государь. Один из её многочисленных видов...

- Не может того быть… - король и впрямь не мог поверить, что судьба решила сыграть с ним такую жестокую шутку — вот теперь, когда он так близок к своей цели. Лотарь упрямо не желал признавать своего очевидного поражения, ему хватило нескольких мгновений, чтобы придти в себя — самообладание вернулось, мысль тут же лихорадочно заработала, выискивая пути к спасению.

- Значит сделаем так — сейчас же уходим, всех крестьян к дьяволу оставляем здесь, надо проследить, чтоб ни одна зачумленная тварь не оказалась среди моих молодцов…

Однако какие бы меры ни предпринимал король, все они оказались бессильны — ещё никто и никогда не мог победить это бедствие, обрушившееся теперь на армию Лотаря. После того, как армия избавилась от вилланов, эпидемия вспыхнула с новой силой уже среди рыцарей.

Войско разбило лагерь, ставший для многих воинов последним привалом, где они нашли свой вечный покой.

Для того, чтобы отгородиться от зараженных и хоть как-то приостановить распространение чумы, были разведены костры — множество костров пересекали пылающей вереницей весь лагерь. Огонь в них жарко горел днем и ночью. Лекарь и его сподручные зорко следили, чтобы при первых же признаках болезни люди удалялись в лагерь для зачумленных. Но эта их работа была в общем-то тщетной, поскольку признаком этого недуга был кровяной кашель, но его появление говорило о том, что человек болен как минимум сутки. Пытаясь уберечься от смрадного заразного воздуха, люди до самых глаз обматывали лица тряпьем, но и эта мера не спасала. Многие в панике бежали из лагеря куда глаза глядят, но лишь для того, чтобы так же как все встретить мучительную смерть.

- Мы проиграли, - вынужден был признать король, в последний раз собрав своих приближенных — всех, кого ещё не унесла в могилу эпидемия. Ему нелегко дались эти слова, но он понимал, что не может ничего изменить. - Мы были как никогда сильны и могли разбить любого противника, но сам Господь поразил нас и предает в руки наших врагов. Ни один человек не может противиться воле Всевышнего, должны смириться и мы. Теперь вам надлежит забрать оставшихся ещё здоровых и покинуть это злосчастное место. Война окончена.

Ближние хмуро выслушали речь короля. До этого собрания у них была ещё надежда, они всё ждали от Лотаря какого-то хитроумного решения, какого-то чуда, но теперь участь их была решена окончательно. Имело ли смысл спасаться от чумы и уходить отсюда, если перед каждым из них отчетливо замаячила плаха? По сути, им некуда было идти, они рискнули всем и всё потеряли. Однако и предъявить королю было нечего — ясно, что сегодня удача, сама судьба, все силы небесные решили сыграть на стороне императора Людовика. Храня угрюмое молчание, один за другим приближенные Лотаря оставили палатку короля. Все, кроме Лантберта — он считал себя ближайшим другом императора не только по должности, и покинуть своего сюзерена и друга сейчас было бы подлейшим из предательств. Хотя граф хранил молчание — слова теперь не имели смысла, но своим поступком он ясно давал понять, что готов даже один сражаться против всей неприятельской армии и умереть за своего короля. Лотарь понял это. Впрочем, он всегда это знал, и сейчас лишь убедился, что не ошибся, когда много лет назад приблизил к себе этого умного и преданного юношу.

- Лантберт, друже, благодарю за преданную доблестную службу, я никогда, ни на одно мгновение не сомневался в тебе, но сейчас могу повторить лишь то же, что сказал остальным — мы проиграли.

- В этом нет твоей вины, государь.

- Не имеет значения, чья в том вина. Так или иначе, обстоятельства против нас, и мы не можем теперь ничего изменить. Но это только теперь... Людовику ведь недолго осталось… - король многозначительно посмотрел на фаворита.

- И после его смерти никто не сможет помешать тебе взять то, что и так принадлежит тебе по праву, - договорил за него Лантберт с легкой усмешкой, а в его глазах вновь зажглись и заиграли с новой силой огоньки честолюбия и азарта.

- Вот именно. Поэтому глупо было бы тебе сейчас оставаться рядом со мной и ждать своей казни, а ждать придется совсем недолго. Ты ближайший мой друг и советник, а значит смертельный враг Людовика. Меня он простит, тебя - нет. Поэтому сегодня наши пути разойдутся, Лантберт. Тебе надлежит скрытно перебраться в Италию. Людовик непременно сошлет меня туда, с глаз долой, там и переждем до поры до времени. Война ещё не окончена, это была лишь первая партия, не слишком удачная для нас. Зато в следующей все козыри будут наши. Итак, до встречи, друже, - на прощание король с улыбкой крепко обнял друга, - надеюсь, скоро свидимся.

- До скорой встречи, государь, - уверенно ответил будущий герцог Бургундии.

Покинув королевскую палатку, Лантберт направился к своей, чтобы, не теряя времени, вместе с оставшимися ещё в живых баронами, покинуть проклятый лагерь.

Бургундцы сидели вокруг костра, с мрачной апатией лениво перебрасываясь словами.

- Почему мы не уходим отсюда? Этим гнидам ни черта не делается, а мы тут все передохнем со дня на день… - услышал Лантберт, подходя к ним.

- Чума к чуме не липнет… - усмехнулся в ответ другой и смолк, заметив графа.

- Немедля уходим из лагеря, - бросил сеньор, пропустив услышанное мимо ушей, - где Леон? - добавил он, ища глазами и не находя среди баронов своего друга.

Ответом ему было гробовое молчание.

- Вы что языки съели, чума вас возьми?!

Ответом снова было молчание. Самый молодой из всех, Гервард, протяжно шмыгнул носом.

- Я же сказал - уходим, хватит сопли жевать! - разозлился Лантберт. - А ну поднимайтесь, или вас пинками отсюда гнать! - он схватил сидевшего ближе всех Герварда за ворот сюркота, заставив подняться на ноги, - я спросил - где Леон? Когда тебя спрашивают, надо отвечать, бестолочь!

- Оставьте мальчишку, сеньор Лантберт, - буркнул Адельгар, - Леон ушел к зачумленным.

- Какого черта?! Чего он там забыл?! - Лантберт никак не ожидал от своего названного брата такого нелепого, запредельно безрассудного поступка.

Эти слова вызвали недоуменные взгляды всех, кто их услышал, заставив баронов усомниться в здравом рассудке своего сеньора. В то же мгновение истинный смысл сказанного вдруг открылся Лантберту во всей своей страшной необратимости. Ничего больше не говоря и ни на кого не глядя, он со всех ног бросился в лагерь для зачумленных.

Смрад, стоявший над всем лагерем, здесь был просто невыносимым, того и гляди норовя вывернуть наизнанку желудок даже здорового человека. Прижав поплотнее к носу свой шарф, закрывавший всю нижнюю часть лица, и тщательно кутаясь в плащ, Лантберт продвигался меж рядов зачумленных, питая надежду так и не найти среди них Леона.

Трудно было здесь узнать кого-то, среди массы умерших и умирающих людей, корчившихся в судорогах среди собственной рвотины и крови, которые они все время извергали из себя, с мучительным, сотрясающим их булькающим кашлем-стоном, до той поры, пока вместе с безостановочно выплескивающейся изо рта кровавой пеной, не выходили из них все их сгнившие за считанные дни внутренности. Только выпив всю кровь до капли и полностью выжав из человека все, что только можно, словно насытившись, чума отпускала несчастного бедолагу из своих беспощадных лап в объятия смерти — для зачумленных смерть становилась желаннейшей мечтой, спасавшей от неимоверных страданий.

«Хвала Всевышнему, Леона здесь нет, - решил Лантберт, так и не заприметив своего друга среди зачумленных, - верно, сбежал из лагеря на свидание с какой-нибудь потаскушкой местной, а остальным соврал, чтоб никто не увязался следом.»

- Лантберт, да ты рехнулся! - услышал он за спиной, и, обернувшись, увидел Леона — не окликни тот брата, Лантберт никогда не узнал бы его - болезнь и страдания изменили его почти до неузнаваемости.

- Какого черта ты здесь? Хочешь умереть и так и не отомстить этому выродку? - со злостью проговорил Леон.

Он тяжело и продолжительно закашлялся.

Когда-то, ещё детьми, они поклялись, что если один из них будет убит, другой с честью похоронит друга. Теперь Лантберт смотрел как умирает его друг и понимал, что он не может предать их клятву, но и не может исполнить её. Что он вообще может? Оказалось, что он всего лишь жалкий червь перед лицом судьбы. Он думал, что много знает и много значит, что в его руках власть над собственной судьбой и над судьбами многих других людей, и что же — он смотрит на то, как мучительно умирает его друг и не только не может помочь ему, не в его власти даже похоронить его...

- Уходи отсюда... - снова заговорил Леон, когда кашель отпустил его, хотя каждое слово отзывалось в нем острой болью. - Иди и убей этого чертова индюка.

- Я не уйду, пока не провожу твою душу в гости к архангелу Гавриилу и не похороню твои останки, как поклялся когда-то.

- Забудь эти детские клятвы, мы же не знали тогда, что смерть может быть и такой! Я хочу остаться в твоей памяти живым... такая будет моя последняя воля, и ты должен её исполнить, - помимо мучившей его смертельной болезни, его приводила в отчаяние безрассудность Лантберта. - Уходи... ты ничем не можешь мне помочь, пойми это и уходи. Ещё свидимся… надеюсь не скоро…

Покинув лагерь, Лантберт побрел не разбирая дороги. В лесу быстро темнело. Он долго шел, ничего не видя перед собой и ничего не соображая, пока не оказался на берегу реки, чьи воды заставили его остановиться. Поняв, что дальше пути нет, он упал ничком, и кромешная ночная мгла леса услышала его глухие хриплые рыдания.